Я хотела написать, насколько сильно нравится, раздразнить его, взволновать так, как чувствовала себя сама сейчас. И настолько погрузилась в собственные мысли и фантазии, что не сразу услышала обращенный ко мне голос.
— Если бы с таким же воодушевлением вы занимались мифологией, результат не заставил бы себя ждать!
Я вздрогнула и открыла глаза. Рядом стоял Рогачев, задумчиво рассматривая меня. Неужели я зачиталась и замечталась настолько, что пропустила окончание перерыва? Но в аудитории кроме нас двоих не было больше никого.
— Раз уж вы решили отсидеться здесь, давайте поговорим о вашем проекте, — доцент прошел к столу, абсолютно уверенный, что я отправлюсь за ним. Ну, а мне ничего другого и не оставалось. Вздохнув и закрыв сообщение, я поплелась следом.
— Я ждал от вас большего, Романова, — в руках Рогачева я узнала папку со своей работой. — Больше заинтересованности, больше отдачи. Больше жизни, в конце концов! А вы, — он полистал проект, потом взглянул на меня, — пишете о вещах, которые есть в каждом учебнике. Абсолютно ничего нового и интересного. Это больше похоже на школьное изложение, чем на исследование без пяти минут искусствоведа. Я так понимаю, что труды Гомера не слишком вам интересны? Может быть, в таком случае стоит изменить тему?
Я оторопела. До сдачи курсовой оставалось чуть больше двух недель, а с этой я возилась почти два месяца, изо всех стараясь соблюсти все требования придирчивого препода. Как оказалось, безуспешно. Но менять тему? Он что, издевается?
— Ну-ну, не стоит так откровенно пугаться, — Рогачев вдруг улыбнулся, и я опешила еще больше, потому что за все время учебы никогда не видела улыбки на его лице. С ней он был почти симпатичным, если такое определение в принципе подходит для человека неопределенного возраста, явно уставшего от жизни и находящего удовольствие только в собственной работе. Иногда мне казалось, что мифы, которые он так настойчиво вбивал в наши головы, и были его реальной жизнью. — Возьмите какой-то конкретный сюжет и раскройте его. Не перескажите учебники, а именно изучите самостоятельно. Покажите мне то, чего еще никто не писал.
Его глаза как-то странно блеснули, и я подумала, что он и впрямь решил посмеяться надо мной. Ну какой из меня исследователь? Что я могу придумать о том, что уже сотни раз изучено и пересказано? Или это попытка развести меня на деньги? Некоторые поговаривали, что без дополнительной оплаты ни сдать экзамен, ни защитить курсовую у него невозможно. В прошлом году повезло, но сейчас, похоже, все изменилось не в мою пользу.
— Если будет нужна помощь, обращайтесь. Время пока есть.
«Ага, целых две недели», — с тоской подумала я, продолжая молча смотреть на доцента, не представляя, что теперь делать дальше. Вряд ли какая-то другая тема получится у меня лучше, чем то, что его уже не устроило.
— Мне кажется, у вас неплохо получится… — он прищурился, глядя на меня. — Например, Амур и Психея.
Я прижала пальцы к губам, пытаясь сдержать изумленный возглас. Щекам стало горячо и захотелось, если не провалиться сквозь землю, то хотя бы сбежать из аудитории. И от его пристального взгляда. Неужели он увидел то, что было в моем телефоне? Но как такое вообще могло случиться?
Вторая половина пары прошла для меня, как в тумане. Мне было страшно. Так страшно, что, казалось, я дышала через раз. Почти неотрывно смотрела на Рогачева, но совсем не потому, что меня, наконец, заинтересовал предмет лекции. Я едва ли вообще осознавала, что он говорил. Но не могла не думать о том, что услышала от него на перерыве. И о причинах этого.
Откуда он знал? Я не делилась ни с одной живой душой. Даже с лучшей подругой. Ни разу за все то время, что мы с Ним поддерживали связь, ни намеком нигде не могла выдать себя.
Если бы Рогачеву и удалось каким-то образом увидеть несколько строк на экране моего телефона, он вряд ли смог бы догадаться о чем-то. Разве что счел бы меня распущенной и безответственной студенткой, у которой в голове что-то, настолько далеко стоящее от искусства, как земля от неба. Но и только.
Про Психé знал единственный человек на целом свете. Единственный, который свои письма ко мне подписывал «Твой А». И только нам с ним двоим было известно, что стоит за этой таинственной буквой «А».
Как об этом мог узнать Рогачев, у меня не укладывалось в голове. Я не верила в такие совпадения. Просто знала наверняка, что их не бывает: настолько точных. Но от этого становилось действительно жутко. Если он не мог угадать, подсмотреть, подслушать, значит, оставался только один вариант. Самый ужасный. Что мужчина, письма которого сводили меня с ума и делали самой счастливой, это и был…
Я закашлялась, когда горький, колючий ком подступил к горлу. В глазах защипало. Такого не может быть. Просто не может. Он не мог оказаться таким… этим…
В общем-то Рогачев был нормальным мужиком. Вернее, обыкновенным занудным преподом, каких в нашем ВУЗе большинство. И мы все смотрели на него именно так: как на преподавателя. Помешанного на своем предмете, дотошного и придирчивого, считающего, что в мире ничего важнее мифологии в принципе не существует. Понятно, что всех студентов он делил на две группы: те, кто принимали его точку зрения или очень умело это изображали, и те, у кого такое получалось с трудом.
Я относилась ко второй категории. Притворяться получалось не очень, тем более что преподавал он тоже совершенно обычно. Чаще всего — нудно и скучно. Так думала не только я, среди моих одногруппников особых поклонников у доцента не было.
Теперь же я была вынуждена посмотреть на него более внимательно. Рассмотреть с ног до головы. И то, что видела, мне определенно не нравилось. Он был полноват и несколько неуклюж. Проседь в волосах, бороздки морщин на лице. Я прежде никогда не обращала внимания на его внешность. Сколько ему? Около пятидесяти? Раньше его возраст тоже не имел для меня значения. Я ничем не интересовалась, кроме того, что было связано с его скучным предметом.
Но неужели мне писал именно он? Я перевела взгляд на его массивные руки, толстые пальцы, монотонно постукивающие по столу в такт словам. Кольца не было. От этого почему-то стало совсем тоскливо. Одинокий мужчина, который неожиданно решил развлечься? Еще один из серии «седина в бороду»? Никакой бороды у него не было, но от этого я чувствовала себя ничуть не легче. И продолжала смотреть на его руки. Неужели именно они творили все те безумства в письмах? Доводили меня до умопомрачения, разжигая такое желание, какого я никогда и ни с кем не испытывала в реальной жизни.
Меня внезапно затошнило. Я уже давно прекратила думать и представлять, кем в действительности является мой таинственный Амур. Наша игра перестала быть таковой, перейдя в нечто, куда более важное. Я, как Психея из мифа, находилась во власти чувств и соглашалась с тем, что Его лицо скрыто от меня. Значение имело лишь, что Он со мной, нуждается во мне.
Но неужели это был Рогачев? На самом деле он? Не просто играл со мной, а, что еще хуже, знал, кто я такая? Все это время знал? Тогда это ужасно. Не просто ужасно, это настоящая катастрофа! Что же мне делать теперь?
Я вздрогнула, вспоминая строки из последнего письма. Сейчас все воспринималось совсем иначе. Не восхитительно возбуждающе, а почти пошло. Отвратительно. Получается, всякий раз, видя меня на лекциях, он мог представить все эти вещи? Я внутренне застонала от отчаянья, однако постаралась воззвать к голосу рассудка. Может быть, все же это какая-то ошибка. Но был только один способ проверить это.
Я выбрала момент, когда Рогачев отвернулся к доске, и дрожащими пальцами потянулась к телефону, почти молясь о том, чтобы мои опасения не подтвердились. Не знаю, к кому я обращалась со своей немыслимой просьбой, но так было важно сейчас убедиться в обратном.
Как бы я хотела знать, что ты делаешь сейчас. Соскучилась безумно…
