Виски разрывались от пульсирующей боли. Нужно как-то решить возникшую проблему, но как? В голове одни маты. Интуиция подсказывала — протест под лозунгом: «А мне уже восемнадцать и я знаю жизнь» ничем хорошим не закончится.
— Леш, ты там ещё долго? Сырники стынут!
Пришлось переключиться с упрямой козы на родную мать. Между прочим, за неё душа болела не меньше, а то и больше. Мужика бы ей, нормального, сговорчивого. Чтобы было с кем коротать вечера на кухне, на даче ковыряться в выходные. Только где его взять, мужика этого, чтобы не пил и нормальным был? Вокруг одни алкаши и тунеядцы.
Переодевшись в свободные спортивные штаны и домашнюю футболку, уселся за стол, без настроения уставившись в окно.
— Что с лицом? — поинтересовалась Надя, поставив на стол тарелку с разогретым супом.
— Ничего.
Женщина улыбнулась, сняв со сковороды последние сырники, и присела рядышком, подперев рукой щеку.
— Это ты Машке можешь сказать «ничего», а я же вижу, что что-то случилось. Снова с Викой поссорились?
Ничего от неё не скроешь. Порой, легче от такой проницательности становилось, а порой, как сейчас, начинал замыкаться в себе.
— Всё нормально, мам, разберемся. Я там, на книжную полку, деньги положил. Летом пригодятся. Если будет нужна помощь — обращайся к дядь Васе, — начал деловито, взявшись за ложку. — Я его попросил наведываться к вам, так что, — поднял глаза, заметив в материнских глазах слёзы, — не стесняйся. Я хочу быть спокоен, что ты не будешь ни в чем нуждаться.
— А ты? Ведь тебе тоже нужны деньги, — вытерла краешком фартука набежавшие слёзы, с любовью глядя в голубые глаза.
— Я оставил себе немного. Всё равно там сильно не разбежишься. Если не получится приехать на присягу…
— Что за мысли такие, Лёш? — встрепенулась, обидевшись. — Конечно, получится.
— Если не получится приехать на присягу, — специально повторил, давая понять, что так, скорее всего и будет и он ни капельки не расстроится, — то пришли передачку. Выпечку там, сгущенку, носки. Я напишу после распределения.
Надя вздохнула, уже сейчас чувствуя катастрофическую нехватку сына. Как не пыталась свыкнуться с мыслью, что не одну её коснулась подобная участь, так и не смогла. Сердце кровью обливалось, впервые расставаясь с сыном на столь длительный срок. А когда на работе наслушалась разных страшилок про дедовщину — так вообще пала духом. Лёшка ведь терпеть не будет, если что не так, даст сдачу.
— А уже известно куда попадешь?
— Или в спецвойска или в погран, — переключившись наконец-то на сырники, ответил Лёшка. — Скорее всего, в спецназ.
Надя горестно вздохнула, поднявшись со стула, и принялась мыть посуду, утирая тайком катившиеся без спросу слёзы. Что и говорить, не спокойно было на душе. Тревожно. Тяжело будет без него. Не только физически, но и морально. И дело не в самом сроке службы и в армии, как таковой. Нет. Просто чувствовала, что ускользает Лёшка из её рук, по-настоящему становится взрослым.
Жаль, Серёжа скоропостижно умер, так и не дождавшись внуков. Уверенна, будь он сейчас жив, гордился бы сыном не меньше её.
— Ма-а-м, ну ты чего? — заметив её состояние, и у самого в груди защемило. Не хватало ещё расплакаться. Подошел к родительнице и приобнял со спины, обхватив крепкими руками поникшие плечи. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Я хочу, чтобы ты улыбалась. Я ведь не на войну иду. А если будешь лить слёзы — мне легче не станет. Неужели тебе хочется, чтобы я мучился?
Она отрицательно замотала головой.
— Вот видишь, и я о том же.
Как не пытался отвлечься, выплескивая злость на даче, так ничего и не добился. Зато в рекордный срок была вскопана грядка под помидоры, расчищены заросли вишняка, подправлен забор.
Орудуя лопатой, так и видел поющую на сцене Вику, а вокруг неё целую свору толстопузых городских шишек. Хотя, чтобы выступать на сцене, надо ещё пройти отбор, а, судя по тому, что он видел, отбор грозил быть жёстким. Не одна Некрасова припёрлась попытать свою удачу, так что конкуренция была запредельной.
Тайно надеялся, что не пройдет. Желал всеми фибрами души. Пускай лучше сидит дома и помогает больной матери, а не ищет легких путей.
Так и подмывало позвонить, узнать, что да как, но, с*ка, упрямо гнул свое, считая, что не он, а Некрасова должна сделать первый шаг. Лично он не сделал ничего плохого, чтобы заслужить игнор. Наоборот, оберегал всеми правдами и неправдами, а она, видите ли, обиделась. Ну-ну. Пускай хлебнет взрослой жизни, дура безмозглая.
Домой вернулись ближе к вечеру. Мама с сестрёнкой, после того, как привели себя в порядок, засобиралась в парк на прогулку, а Лёшка, оставшись наедине, завалился спать.
Истекая потом, мечтал поскорее принять душ и оказаться в горизонтальном положении, но как только прилег на старый диван — сон как рукой сняло. Снова одни и те же мысли, одна и та же тема. Эх, если бы не армия… И слова бы поперёк не сказал, ни на шаг бы не отходил. А Вика и сама бы потом поняла, что такая подработка не для неё…
Поток обременяющих мыслей прервал дверной звонок.
Сначала хотел проигнорировать, продолжая угрюмо пялиться в потолок, но настырное пиликанье продолжалось с завидной стойкостью, раздражая всё больше и больше.
Сказать, что удивился, наткнувшись на заплаканную в дверях Некрасову — ничего не сказать. И в то же время испытал огромное облегчение.
— Ты оказался прав, — хлюпнула носом, не поднимая глаз. — Та работа не для меня.
Лёшка отошел в глубь квартиры, впуская расстроенную девушку, и скрестил на груди руки, ожидая объяснений.
Конечно, по-нормальному, стоило успокоить, предложить, следуя всем правилам гостеприимства чай, но он был настолько взбешен, что не спешил проявлять жалость. Пускай помучается для начала.
Вика прислонилась спиной к стене, продолжая всхлипывать. Больше всего хотелось прижать её к себе, зарыться носом в каштановые пряди и утешить, поглаживая дрожащие плечи, но специально держал дистанцию, выжидая дальнейших действий.
Едкое замечание, готовое вот-вот сорваться с губ, проглотил одним глубоким вдохом. Только горящие глаза и напряженные на предплечьях мускулы выдавали внутреннюю напряжённость. Человек ведь такая натура, пока не обожжется, не поймет. Вот он и дал ей это право, хотя у самого крыша едва не поехала, пока она там обжигалась вовсю.
— Так и будешь молчать? — напряг челюсти, сверля притихшую «воительницу».
— Не буду, — вскинула потухшие глаза. — Прости, что не послушалась. В том клубе действительно одни уроды. Никто там не нуждался в солистках.
Лёшка слегка покачивался с носка на пятку, выказывая тем самым нетерпение. Так и хотелось рявкнуть: «Харе мямлить!».
— Я, Наташка, и ещё несколько девочек прошли отбор, — подняла она заплаканные глаза, и у Лёшки перехватило дыхание. Сколько боли в них было, сколько разочарования. Да, в жизни бывают и не такие огорчения. Настало время спуститься с небес на грешную землю. — Нас позвали в кабинет к некому Калугину и чётко объяснили, зачем мы понадобились,
И снова ударилась в плач, переживая повторно весь тот кошмар, не замечая, как заиграли Лёшкины скулы. Калугина он видел пару раз и имел представление, что за мразь руководит клубом. Ну что же, значит придется как-то подкараулить с*ку и провести разъяснительные работы. Никто не смел обижать его девушку.
— К тебе приставали? — застыл, ожидая ответа.
— Нет. Нам просто предложили… — запнулась, стыдясь своей безмозглости, — параллельно с выступлениями на сцене развлекать именитых гостей в отдельных комнатах. Конечно, я отказалась, — призналась тихо, подойдя к Гончарову. — Никто не согласился… Мне так жаль, Лёш. Простишь меня? Я не хотела ссориться. И ждать тебя буду, и письма писать буду и вообще, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Просто, в последнее время всё так навалилось, не знаю, что нашло на меня, — вскинув руки, обняла крепкую шею и прижалась к широкой груди. — Мамина болезнь, постоянные ссоры, контроль, действующий на нервы похлеще удавки. Я всего лишь хотела доказать, что тоже что-то могу.
