в кожаном кресле спит белый бультерьер. Она думала, что завтра поедет на вокзал и узнает, когда приходит поезд из Марселя. В небе будет висеть серое солнце, а от дыма паровозов будут слезиться глаза. И неделю или больше, до прихода этого поезда, она будет сидеть по вечерам в ресторанах, а ночами утолять свое желание, неутолимое, только сильнее разгорающееся, с малознакомыми и непривлекательными людьми. Чтобы в то время, когда они шепчут ей лживые слова любви, она, как сегодня с этим смотрящим на нее сейчас человеком, с тупой болью в сердце вспоминала другого, его белое пальто и руки, до синяков сжимающие ее грудь и бедра, хлещущие, ласкающие, равнодушные…»
Сигарета погасла, и огонек исчез, как хвост ракеты, уносящей в никуда мою мысль. Я улыбнулась, глядя на Диму, возвращающегося от стойки, — что он там делал, интересно? Неторопливая походка, рука в кармане, короткие волосы, в которых откуда-то, слишком рано, появилась одна седая прядь. Он подходил для моей новеллы.
Он был по-прежнему немногословен, но в его поведении было что-то притягательное. Я вдруг поняла, что все, чего ему не хватало, чтобы понравиться мне, это теперешнее философски-задумчивое настроение. Раньше он был стеснителен и от этого суетлив, а теперь держался спокойнее и расслабленнее.
Он заказал мне кофе, потом мы еще поели, потом опять был кофе и десерт. Когда мы вышли из ресторана, я еле передвигала ноги, загрузившись доверху красным вином и пастой, и мне было жутко весело. На улице стало солнечно и потекли ручейки, как из глаз старухи, которая радуется, что дожила до весны. Он сел в «Жигули», немного меня этим смутив, и поехал, а я поехала за ним, периодически обгоняя. Глупо возбуждаясь, когда его бампер почти касался моего багажника.
Вечер обещал быть таким, каким я его представляла. Себе я сказала, что должна играть роль той самой женщины, на которую смотрят, когда она спит. Только у меня не было мужчины, которого стоило вспоминать. Но это же мелочь, в конце концов, этот воображаемый образ мог быть собирательным. Составленным из эффектных черт тех, кого я когда-то знала, и тех, кого мне предстояло узнать.
Перед получасовым безостановочным броском от Москвы до дачи мы заехали в «Седьмой континент» на Лубянке и купили все для создания романтической атмосферы. Вернее, я купила на свои деньги, сказав ему, что он и так достаточно потратился и теперь моя очередь. К моему удивлению, он не стал возражать, но мне было не до того, чтобы делать какие-то выводы. Я закинула в железную тележку коробку мороженого, пакет клубники, несколько плиток белого шоколада «Тоблерон», банку салата из морепродуктов и длинный багет. Розовое вино и шампанское у меня были. И мы рванули по Ярославке.
Все получилось почти так, как я хотела. Легкий ужин со скомканным финалом, во время которого он вскакивал из-за стола, подходя ко мне и молча садясь на корточки, заглядывая в глаза, а потом и вовсе выдвинув меня вместе со стулом и подхватив на руки.
Я только едва не испортила все, чуть не рассмеявшись при взгляде на его покрасневшее от натуги лицо — я хоть и изящная, но это не повод носить меня на руках, тем более это так избито. Но я не сказала ничего, а он, донеся меня до коридора, деликатно поставил на пол и опять заглянул в глаза. А потом взял в руки мое лицо и впился губами в рот.
Я ненавижу целоваться. Поэтому можно сказать, что я принесла себя в жертву романтике, позволив ему какое-то время сопеть, задевая меня носом. Но больше этого не делала и ему не позволяла. Он начал гладить меня, задирать водолазку, и в какой-то момент мне стало почти хорошо. Я отвела его в комнату дедушки, потом вернулась в столовую, захватила ведерко с шампанским, бокалы, пепельницу и сигареты. И, оставив его в томительном ожидании, отправилась в душ.
Я лениво ласкала себя, наслаждаясь гладкостью собственной кожи, и представляла, что он там лежит и курит, часто затягиваясь. И думает о том, что вот сегодня такой важный день в его жизни, вот он шанс осуществить что-то, о чем он мечтал в своих галлюционных снах, поставить какую-то точку, вернувшись в свое прошлое, важную и значительную, как все точки. И он нервничает и судорожно спрашивает себя, не пахнет ли от него чесноком, ведь итальянская кухня на него щедра.
Он даже расстегивает «молнию» на джинсах, чтобы удостовериться, какие на нем сегодня трусы — потому что если синие, то ладно, а вот голубые он позавчера прижег утюгом, и они стыдливо сморщились сзади. А потом он успокаивается, потому что они синие, но начинает мучительно размышлять, как ему надо вести себя со мной. Вдруг мне не понравятся его ласки? Вдруг я попрошу о чем-то особенном, вроде смазывания клубникой, а у него аллергия на нее? Вдруг в его организме в самый важный момент произойдет сбой? Как он будет тогда выглядеть?
Я улыбнулась, слегка укорив себя за то, что не могу быть романтичной. Просто у меня не получается. И может, на самом деле все не так и он спокойно потягивает шампанское, поглядывая с интересом на рога на стене и ожидая меня. А я уж прямо так все усложнила, незаслуженно приписав ему какое-то волнение и нервность. С другой стороны, я знала мужчин, которые не стали бы робко ждать моего выхода, и бесцеремонно притащились бы за мной, и, несмотря на неудобство, совершили все прямо в душевой кабине, а потом еще и в спальне, и в столовой. И без всяких тебе предварительных ласк. А он не заходил — значит, он все-таки стеснялся.
Я вылезла наконец, решив, что жестоко заставлять его ждать так долго. Ожидание смерти, как известно, страшнее самой смерти. Хотя отсрочка должна была пойти ему на пользу — пусть подумает как следует, чтобы ни в чем не ошибиться, ведь он должен показать себя с лучшей стороны, показать, что он достоин получить то, что получит.
Кокетливый халатик, в котором я так любила являться к своим партнерам — черный шифон, обитый пухом снизу и в рукавах, — обтянул распаренное тело, а вот с обувью пришлось повозиться, потому что мокрые розовые пятки прилипали к черному лаку домашних туфель. Они были верхом эротичности — на каблуках, без задника, тоже отделанные черным пухом. Красиво открывающие маленькие пальчики с покрытыми красным лаком ногтями. Я была восхитительна — сегодня и всегда. На пороге дедушкиной комнаты я
