— Слишком много вопросов. Давай сначала познакомимся. Меня Перцем зовут.
— Тебя мать с отцом так назвали? — фыркнула с пренебрежением.
До чего быстро в себя пришла… Хотя она, пожалуй, и не терялась. Не визжала, не зажмуривалась. Мигом нырнула за кровать, в выгодную позицию, да еще и табуреткой прикрылась. Ловкачка…
— Нет, это прозвище.
— А меня Малинкой кличут. Получается, в пару Перчику я никак не подхожу. Тебе б какую-нибудь Морковку найти или Тыковку. Два овоща непременно сдружились бы.
— Отчего ж не подходишь? У малины есть очень уютная впадинка, как раз для моего перца, — не удержался я.
— Попробуй! — снова вскинула табуретку, вцепившись в нее так, что аж пальцы побелели.
— Ох, три болота и одна лужа… Сказал же: не трону. Уж и пошутить нельзя. Брось ты свою деревяшку и вылезай из угла.
Девчонка неожиданно усмехнулась и села на кровать у изголовья, поближе к своему убежищу, табуретку у ног поставила. В этот момент в замке заскрежетал ключ, дверь открылась, и вошла Флокса.
— Ага, уже познакомились! — просияла хозяйка. — И даже оба пока живы и здоровы. Это радует. А я вам поесть принесла, — поставила на низкий столик поднос с завтраком. — Не торопитесь, кушайте в свое удовольствие, Машка потом грязную посуду заберет.
Я поблагодарил, Малинка промолчала. Флокса обворожительно мне улыбнулась и выплыла из комнаты. Пленница тут же перебралась к еде, цапнула румяный рогалик и откусила чуть ли не половину. Я невольно проследил, как ловко она заправляет его в рот, а сочные губки охватывают продолговатую булочку, и сглотнул. Проголодался, да и женщины давно не имел. Девчонка тем временем загребла ложкой несколько уже очищенных перепелиных яиц и как-то излишне поспешно отправила вслед за рогаликом.
— Тебя голодом морили? — удивился я.
— Пфефштавь шебе, — она усиленно жевала.
— Надеялись, ослабнешь и не сможешь размахивать табуреткой?
— Угу, — разговаривать с полным ртом ей было трудно.
Я присел на кровать так, чтобы столик оказался между нами (к чему лишний раз тревожить пленницу, пусть поест), взял рогалик, макнул в мед, откусил и принялся задумчиво жевать. Поганка Флокса постаралась, наверняка нарочно притащила еду, после которой со стояком не справиться: перепелиные яйца, копченое мясо, щедро сдобренное пряностями, орехи в меду. Интересно, Малинка знает, какое действие оказывают эти лакомства?
— А какой там мед? — спросила девчонка, управившись, наконец, с яйцами.
— Лавандовый.
— Терпеть не могу, — скривилась, сморщив веснущатый носик. — Варенья никакого нет?
— Держи, — подал ей плошку с приторно пахнущим месивом из отвратно-серых вареных в сахаре лепестков роз. Эту, по понятиям некоторых, роскошь не выношу: ни вида ее, ни запаха.
— Ух ты! — восхитилась Малинка, щедро поддела варенье хвостиком рогалика и отправила в рот, обляпав подбородок и рубашку на груди. Лицо кой-как вытерла рукавом, а на испачканную одежду и внимания не обратила. Еще и волосы липкой рукой поправила.
— Ты нарочно мажешься? — полюбопытствовал я. — Думаешь, мне будет противно к тебе прикоснуться?
— Нет, я просто грязнуля, — ухмыльнулась она.
Ее поведение нравилось мне все меньше. С одной стороны, хорошо, что не боится. С другой — уж больно пренебрежительно смотрит. Что, Перец, задела твое самолюбие? Не припомню уже, когда женщина ко мне столь незаинтересованно относилась. Я все же не урод, и обаяния не занимать, как мне говорили.
— Грязнуля? — в голову пришла блестящая идея. — Это легко лечится!
Взял горшочек с медом, будто собираясь макнуть туда очередной рогалик, но вместо булочки схватил Малинку за руку, рванул к себе и вывалил мед на ее сальные патлы.
— Ты что делаешь?! — задергалась, вырываясь, но я держал крепко, давая меду как следует вылиться наружу. После очередного сильного рывка ткань малинкиной рубашки затрещала, и я остался с трофеем в виде весьма несвежего рукава. — Ты!.. Ты!.. Мерзавец! Гад! Подонок! Хлыщ сальный! Я ненавижу этот запах! И теперь я вся липкая! — она отплевывалась и шипела, как раскаленный камень, на который плеснули водой.
Не теряя времени, отправил поднос с завтраком под кровать. Успел только червячка заморить, а Малинка вполне может сообразить из вредности обрушить оставшуюся еду мне на голову. Это ж надо, «хлыщ сальный»! Ну и обласкали меня в этот раз в «Теплой норке». Я еще, можно сказать, от тухлого морского ежа не оправился…
— Полегче, красотуля, полегче! — с трудом уворачивался от ее испачканных медом рук, намеревавшихся вцепиться мне в волосы. — Перемажешь меня, и купаться будем вдвоем. Я-то, как всякий уважающий себя сальный хлыщ, ничего против такой забавы не имею, а тебе, боюсь, не понравится.
Она прекратила попытки добраться до меня, пнула с досады столик так, что он перевернулся, плюхнулась на пол и неожиданно разревелась, зло, чуть ли не с рычанием.
— Да ладно тебе, — попытался ее утешить. — Вымоешься, приоденешься, хоть смотреть на тебя приятно будет.
Она в ответ зарычала и принялась колотить кулаками по полу. Это уже смахивало на истерику. Мне ничего не оставалось, как присесть рядом и обнять, успокаивая, в то же время ожидая бурного отпора. Девица, как ни странно, не сопротивлялась, даже сама неожиданно прижалась ко мне. Спустя секунду, когда она завозила липкой головой по моей груди и шее, я понял причину ее ласковости, и с трудом подавил смешок. Вредина просто хочет вытереть об меня мед. Ну и плевать, пусть думает, что доставляет парню неприятности. Раньше или позже я попаду в купальню, может, повезет, и окажусь там вместе с ней. А пока не нужно терять времени.
Я чуть отстранился и приподнял ее лицо за подбородок. Глаза зажмурены, лоб и щеки облеплены пропитанными медом прядями, нос покраснел от плача и, кажется, распух. Красавица, ничего не скажешь… Но ее сердечко колотилось на моей груди, а наощупь девчонка была мягонькая и в то же время упругая, с очень даже неплохими формами, насколько я мог доверять своим рукам. В удачу не верилось: Малинка застыла в моих объятиях, позволяя поглаживать себя.
— Ненавижу запах лавандового меда, — судорожно всхлипнула она. — Ненавижу, ненавижу…
— Ну-ну, успокойся, — шепнул я. — Сейчас избавлю тебя хотя бы от его части, — и принялся слизывать липкие потеки с ее скулы. Ничего не имею против лавандового меда. А когда он размазан по такой миленькой мордашке, удовольствие удваивается. Не удержался, и прижался губами к веснущатому носику.
— Не надо, — зашептала девушка, но даже не попыталась отвернуться или отстраниться. Значит, на слова можно не обращать внимания, и я продолжал трудиться над ее лицом, время от времени позволяя себе вполне невинные поцелуи, пока она не поймала мои губы своими устами.
