Как только я чувствую, как лента отрывается от моих губ, я использую свой язык, чтобы оттолкнуть его, и когда я могу пошевелить ртом и говорить, я жду возвращения Ричарда.
Я могу слышать, как он разговаривает с кем—то по телефону, но я не могу разобрать, что говорят. Через некоторое время он возвращается, и я сдерживаю свой голос от враждебности, как только могу, когда говорю:
― Это правда.
Его глаза встретились с моими, и я добавила:
― Они сделали тест ДНК, который Беннетт держал в своем сейфе. Беннетт оставил ему все. Я не могла в это поверить, когда узнала, но это правда.
― Око за око ― сказал он, сбивая меня с толку.
― Что это значит?
Затем он подтягивает ко мне стул и садится, пока я лежу здесь и смотрю на него.
― Ты причинила мне боль, я сделал больно тебе.
Мои брови сжимаются вместе, не понимая его загадочных слов.
Он продолжает:
― Мне нечего терять, и, если я не получу свои деньги, ты не уйдешь отсюда живой. И из того, что я помню о твоем отце, он не был сильным бойцом, у меня такое чувство, что твои дни сочтены, как и его.
― Пошел ты! ― Я огрызаюсь на него, за то, что он говорит дерьмо о моем отце. ― Ты не понимаешь, о чем говоришь.
Он смеется надо мной, показывая:
― Я знаю больше, чем ты думаешь, маленькая девочка. Видишь ли, я знал твоего отца.
Моя грудь взволнованно трепещет, когда он говорит это, и возникают тысячи вопросов.
― Мы со Стивом давно знакомы.
Я не хочу верить, что Ричард как—то связан с моим отцом, или что мой отец как—то связан с ним. Но… если бы он был еще жив, он был бы примерно в возрасте Ричарда, так что есть вероятность, что он говорит правду. Но как?
― Когда Беннетт заставил меня следить за тобой, я начал копаться в твоем прошлом. Когда все части собрались вместе, я не мог поверить, что девочка Арчера была прямо перед моим лицом в течение многих лет. Я должен был догадаться, что ты превратишься в аферистку. Сначала я думал, что я твоя цель, когда был уверен, что ты знаешь, кто я. Но, когда я начал вспоминать, я понял, что это не так. Я понял тогда, что ты охотишься за Беннеттом. Но я до сих пор не знаю, почему.
― С чего мне преследовать тебя? ― спрашиваю я в ужасе, гадая, кто этот парень на самом деле.
― Может быть, ты обвинила меня в том, что произошло.
― Расскажи мне, откуда ты знал моего отца.
― Я могу многому тебя научить, понимаешь? Ты была очень хороша в том, чтобы дурить Беннетта все эти годы, но что бы это ни было, что ты пыталась сделать, ты слишком медленно двигалась и не оценивала людей, которые тебя окружали.
― Скажи мне, ― требую я, борясь, чтобы сдержать слезы, потому что, говоря о моем отце, я просто разваливалась на части. Он моя слабость, моя самая слабая часть, и теперь я боюсь, что Ричард имеет какое—то отношение к моей потере его.
― Расскажи мне!
― Позвони Деклану.
― Как? У меня нет его номера.
― Тогда мы подождем, ― говорит он. ― Я знаю, что он в Лондоне и завтра вернется. Тогда ты позвонишь на его стационарный телефон.
― Расскажи мне, откуда ты знаешь моего отца, Ричард. Ты хочешь причинить мне боль? Это то, что ты хочешь? Тогда просто скажи мне, потому что все, что ты хочешь сказать о нем, наверняка будет кинжалом.
― Это слишком просто.
Затем Ричард оставляет меня, он перемещается на другую сторону комнаты и сидит. Я изо всех сил пытаюсь успокоиться, мои руки все еще связаны вместе. Я лежу на холодном бетоне и прижимаю мою щеку к полу, чтобы успокоить боль, которая пульсирует через рану. Моя голова тяжела от мучительной головной боли, и я закрываю глаза, чтобы заглушить дешевое флуоресцентное освещение, но жужжание от ламп заставляет меня волноваться.
Проходят часы, пока я дрейфую туда—сюда, когда туман от всех возбужденных эмоций начинает проясняться, и я, наконец, в состоянии сосредоточиться. Я пробегаю по всему, что сказал мне Ричард, пытаясь понять, что, черт возьми, происходит, когда вспоминаю его заявление.
Оружие.
Мои встречи были долгими, я сидел и слушал, как несколько архитектурных фирм показывают свои презентации, и просматривал заявки на работу. Это будет еще один бутик—отель, который будет обслуживать богатых и давать, прежде всего, уединение. "Lotus" был моим первым сольным проектом и за несколько месяцев стал успешным. Мы поддерживаем эксклюзивную клиентуру, в которой Чикаго отчаянно нуждался. В каждом роскошном номере предоставляется полный спектр услуг, в зависимости от того, кому разрешено бронировать номер, и лондонская недвижимость будет такой же.
Я звоню домой, пока возвращаюсь в отель, чтобы поспать. Уже поздно и это мои последние дела на сегодня.
Странно видеть Элизабет в моем доме, она будто больше, чем просто гость. У нее психические расстройства. Иногда я вижу ее, и мне хочется разбить ее лицо о стену, потому что мой гнев слишком велик, чтобы его сдержать. Иногда я смотрю на нее, и мне хочется, чтобы с нами все было как раньше. В такие моменты мне хочется прикоснуться к ней и вдохнуть ее мягкий аромат. Я хочу чувствовать ее, лизать ее, пробовать ее на вкус, трахать ее. Я хочу всего этого, но мое сердце отказывается быть слишком близко к ней.
Она ангел дьявола.
Как только я начинаю пересекать с ней границы, я отключаюсь. Это даже не то, что я сознательно делаю, это просто происходит. В один момент я хочу, чтобы мой язык попробовал ее сладкий рот, а в следующий, я хочу вырвать еще больше ее волос.
Трахать ее вчера на улице напротив моего дома было извращенным наслаждением, которому я эгоистично предавался. Когда я увидел ее из окна своего кабинета, сидящую на земле, я увидел кого—то настолько сломленного, что усомнился в ее злости. В этот момент я потерял бдительность и запутался. И ничто не может отрицать утешение, которое поглотило меня, когда я погрузил свой член в ее сладкую киску. Когда она обнимает меня, Господи, ни одна женщина не чувствовалась так хорошо, как она. Но ее тепло и уют — всего лишь иллюзия. Она — ловушка фокусника, в которую я по глупости постоянно попадаюсь.
Она жестока и двулична и все же часть меня хочет ее — очень тревожная часть меня. Потому что никто в здравом уме не хотел бы иметь ничего общего с вдовой, которая вводит яд своими корыстными побуждениями. По какой—то причине, зная, что она мошенница, я не хочу, чтобы она уходила. Часть меня жалеет ее. Мне жаль ее. Я никогда не видел человека падшего так низко, как она сейчас. Это должно быть ее дно, и я не хочу видеть, что произойдет, когда она на него опустится. Ее тело заклеймено в жестоком обращении с собой. Она жаждет момента, когда сможет причинить себе боль. Я знаю, что Элизабет больная женщина, которой нужна помощь, и темная часть моей души хочет предложить ей эту помощь. Это неправильно, поскольку я тоже хочу наказать ее.
Когда я сказал ей раздеться прошлой ночью, мой план состоял в том, чтобы унизить ее, посадив на землю, как я велел. Я оставил ее, чтобы взять веревку и собирался наказать ее. Я ходил по дому возбужденный, просто думая об этом. Мой ум был поглощен видениями о ней, связанной, когда я бы шлепал по ее груди и киске веревкой, пока они не покраснели бы, представляя, как засунул бы член ей в горло, заткнул бы ее, как видел бы ее слезы, падающие на розовые щеки.
Даже теперь, когда я знаю, что она пережила в детстве, будучи маленькой девочкой со своим приемным отцом, я все еще так хотел ее унизить. Я знаю, что это неправильно, поэтому и не вернулся к ней. Я не мог позволить себе удовольствие, которое только укрепило бы дикаря, которым, боюсь, я и являюсь — дикаря, каким она меня воспитала. Но я все равно причинил ей боль, и в тот момент, когда я вошел в ее комнату и увидел ее подавленное лицо, я возненавидел себя.
