Быстро-быстро киваю, смотря при этом на руль.
Я ужасно боюсь, что по моим глазам кто-то из мужчин прочитает лишнее, поэтому стараюсь не смотреть ни на Тарнавского, ни на Смолина.
В машине тихо. Я бы хотела, чтобы он меня отпустил. Пусть скажет: «завтра на точке». Я выдохну, свалю. Несколько дополнительных часов меня не спасут, но сейчас находиться рядом с ними невыносимо. Участвовать во всем этом.
Берусь за ручку. Сжимаю ее, но не дергаю. Бессмысленно.
Жду щелчка. Пожалуйста.
– Пять минут удели мне, Юля.
Закрываю глаза. Незаметно глотаю истеричное: «нет!».
Открыв, смотрю на Смолина из-под полуопущенных ресниц.
Я до сих пор не знаю, попал ли к нему конверт. Он не вычитал меня за флешку.
Я могла бы поверить в то, что в его лице можно получить куда более мягкое покровительство, чем господин судья, но интуиция кричит, что нет.
– Скажу тебе честно, Юля, я недоволен.
Возможно, не будь я в перманентном стрессе на протяжении последних недель, вот сейчас все оборвалось бы. Но я воспринимаю его слова удивительно спокойно.
Увольте меня. Увольте, пожалуйста. Я деньги верну.
– Мы с тобой хорошо поговорили. Я думал, ты все поняла.
Рука мужчины проезжается по рулю. Смотревший перед собой Смолин поворачивает голову ко мне. Врезается взглядом в мое лицо. Мерещится, что воздуха становится меньше и вдыхать его как-то… Сложно, что ли.
Промямлить «я все поняла», без сомнений, уже не поможет.
Вообще я прекрасно понимаю, что происходит. Мой испытательный срок закончился.
– После подготовительного заседания не позвонила даже. Просто рассказала бы, как настроение было. Может подметила что-то…
– Я… Ничего… – Замолкаю.
– С ключом хуйня вышла. Парни сказали, ты дала им испорченный.
Сердце вылетает. Я бросаю быстрый короткий взгляд.
– Я не знала… И перенервничала. Мне говорили, на пару часов возьмут, а взяли…
Смолин снисходительно улыбается и покачивает головой. Снова смотрит в лицо. Подается немного вперед. Тянется пальцами. Я еле держусь, чтобы не дернуться и не отпрянуть.
Указательный палец Лизиного отца подхватывает мой подбородок. Он подставляет лицо своему взгляду. Произносит:
– Волнуешься… Волнуешься-то почему, Юль?
Потому что ни черта не делаю. И вы, кажется, хотите об этом поговорить…
– Мне кажется… Мне кажется, у меня не получается. У меня ничего не получается. Я хочу… Уволиться.
Слова произнесены. Во мне как будто что-то взрывается. Но беззвучно. В машине – тишина.
Дальше – усмешка Смолина. Ироничный выдох. Пронзительный взгляд.
В нем нет явной агрессии или угрозы. В нем в миллион раз меньше красок, чем во взгляде того же Тарнавского, но впечатление на меня он производит подавляющее.
– Уволиться хочешь? – Мужчина переспрашивает. Я дергаю подбородок вниз. Придерживает. Даже кивнуть не дает.
– Да. У меня ничего не получается. Вы же сами видите. Тарнавский дает мне какую-то бестолковую работу. Не пускает никуда. Не делится. Когда разговаривает по телефону – выставляет из кабинета. Он мне… Не доверяет. Я ему не нравлюсь.
Выпалив, раз за разом повторяю про себя просьбу к Смолину: прислушаться.
Его взгляд все так же не читаем. А у меня, как назло, почему-то даже глаза не мокнут. Хотя кто мне сказал, что способна вызвать жалость?
– Не доверяет, но до поздней ночи на работе держит, – мужчина проговаривает скорее себе, чем мне.
Хочу спорить. Еле держусь. Сжимаю кончик языка зубами. Давлю сильно-сильно.
Почувствовав острую вспышку боли – приоткрываю губы и выдыхаю. Тишина становится еще более ощутимой. Взгляд мужчины преображается. Изменения минимальны, но они пробираются под одежду, кожу и текут по венам парализующим волю морозом.
Я не хочу слышать, что он скажет.
– Увольняться никто не будет, Юля. Поздно. А вот начать работать придется. На тебя сделали ставку серьезные люди.
– Я не…
– Ш-ш-ш… – палец Смолина перемещается к моим губам. Подушечка давит сразу на обе. Я смыкаю их, но успеваю почувствовать солоноватый вкус. Пульс частит.
Палец продолжает движение: обводит контур. Снова поддевает подбородок и заставляет вздернуть его выше.
– Я очень хотел, чтобы мы с тобой с полуслова друг друга понимали, малыш. Я настроен на позитив, поверь. Нравишься мне. Но если с тобой не работает положительная мотивация…
– Со мной р-работает… – Выталкиваю из себя, получая в ответ снисходительную улыбку.
– Вот и славно. Я просто очерчу…
И он очерчивает. Шею. Подбородок. Скулу. Снова губы. А я даже попросить этого не делать не могу.
– Давай представим, Юль… Есть девушка… Хорошая. Умненькая. Красивенькая. Располагающая. Которая берет на себя обязательства. Берет бонусы. А работу… Не делает.
Внутри я кручу: я ничего на себя не брала!!! Я верну!!! Возьмите!!!
Внешне – подрагиваю.
– На отъебись у нас не выйдет, Юль. Знаешь, что может случиться с девушкой, если она не начнет исполнять маленькие поручения?
Не знаю. И знать не хочу. Ни слышать, ни осознавать, что мне не снится.
– У ее подруги из комнаты пропадет ювелирный гарнитур. Дорогой, зайка. На крупную уголовку хватит. Его найдут у милой малышки. Окажется, завистливая была…
Я дрожу, а тем временем Смолин отрывает руку и жмет на подлокотник. Крышки поднимаются. Оттуда он достает ключи.
Звенит ими. Я не знаю, что сказать.
– Наркотики еще могут найти. Кому оно надо, скажи? В конце концов, вечером вот так просто девушка по улице идет, а сзади…
– Зачем вы…
Руслан Викторович улыбается и прячет назад ключи, слишком сильно напоминающие те, которые я не успела достать из сумки. Я считала свою квартиру безопасным пространством… Дура.
– Всякое бывает, Юль. Пугать не хочу, дай бог обойдется без этого. Но работать надо, понимаешь? Работать, малыш.
В моменте мне хочется умереть, а не работать. Мягко стеливший «работодатель» открывает передо мной свое истинное лицо, и я даже не могу сказать, что поражена. Все так… Ожидаемо.
– Он ничем со мной не делится. Понимаете? – Повторяю свою ложь, ища мужской взгляд.
Смолин хмурится и вот теперь позволяет пробиться недовольству. Немного двигается на кресле. Смотрит в лобовое, потом на меня.
– Сделай так, чтобы начал доверять. Стань ближе, Юля. Стань.
– Как?
Мой протест уже переходит границы. Мужчина злится сильнее. Голос на вопросе:
– Мне тебе объяснить, как развязать язык мужчине, Юля? – Отдает сталью.
Мне становится гадко-гадко.
Увожу глаза в сторону.
– Вы думаете ему нуж…
– Это ты думай, Юля. Начинай думать, пожалуйста. Желательно, прямо сейчас.
Я жду, когда он щелкнет замком. Что еще нужно? Угрозы были. Объяснения, что я должна сделать, тоже. Дальше?
Пустите. Я домой хочу.
Но щелчка нет.
Есть его дыхание, которое слышать уже не могу.
Страх. Злость. Отчаянье.
– Давай с тобой сейчас постараемся вспомнить, что ты уже заметила, но чему не уделила внимания…
– Давайте я дома подумаю и позв…
– Вместе, Юля.
Смолин обрывает. Я до боли в пальцах сжимаю сумку.
– Встречи. Люди. Документы. Поручения какие-то…
Раз за разом мотаю головой. Выть хочется. В ушах стоят слова родного брата. Не знаю, почему держусь.
Он же подлец, Юль. Он – подлец. А тебя… Тебя прижали.
На клочья рвет из-за противоречий.
Я знаю, что нужно сделать, чтобы спасти свою шкуру. Я должна стать той, кем меня и назначили. Крысой.
Он не заслужил моей преданности. Он ничего хорошего не заслужил. Ему не нужен мой дурацкий героизм.
– Ночь длинная, Юль. Я не спешу никуда. А ты? В машине устанем – к тебе поднимемся…
Жмурюсь, сердце бьется быстро до тошноты.
Раз. Два. Три. Юль, решайся.
Три. Два. Раз.
– Я вспомнила кое-что…
***
– Я вспомнила кое-что…
– Отлично, Юля… Молодец. Что?
