Из окна Луне не был виден ручей, пробегавший у подножия холма, но она хорошо помнила, какой холодной и прозрачной бывает в нём вода по весне. Ей очень захотелось спуститься к нему, чтобы послушать его радостное журчание и полюбоваться прозрачными струями с резвящимися в них стайками пресноводных заглотов, у которых как раз должна наступить пора нереста.
Но Луна не стала спешить. Впереди у неё был долгий весенний день, и ей хотелось насладиться им медленно и вдумчиво, по капле смакуя все его чудеса и удовольствия. Спустившись в кухню, она убедилась, что папа уже позавтракал. Судя по неработающему печатному станку, он решил сегодня устроить себе выходной. Всё-таки Пасха. Луна не стала выяснять, где он сейчас. Быстро позавтракав и наскоро приведя себя в порядок, Луна поднялась наверх, в комнату отца.
Ксенофилиус сидел за столом, на котором беспорядочно громоздились кучи бумаг вперемешку с какими-то коробочками, книгами, камушками и непонятными деталями неизвестных приспособлений. Он был так поглощён работой, что не услышал шагов дочери и потому подпрыгнул от неожиданности, услыхав её:
— Доброе утро, папа.
— Доброе, доброе… — рассеянно пробормотал он.
— Пап, пойдём гулять, — позвала Луна.
— Сейчас, капелька, — Ксенофилиус неохотно оторвался от пергамента, на котором перед этим что-то быстро строчил, словно боялся не успеть записать посетившие его мысли. — Вот только закончу…
— Тогда я пойду к ручью, — сказала Луна, — а ты приходи, когда освободишься.
— Хорошо, – облегчённо выдохнул Ксенофилиус, заметно успокоенный тем, что ему дали возможность беспрепятственно изложить толпящиеся в голове идеи. — Я скоро присоединюсь к тебе.
Луна с улыбкой взглянула на вновь углубившегося в работу отца и вышла из дома. Она медленно шла по петляющей тропинке, ведущей к калитке, жадно впитывая все детали окружавшего её пейзажа. Лёгкий ветерок доносил до Луны запахи пробуждающейся от зимнего сна земли, молодой зелени и каких-то неизвестных цветов, уже успевших распуститься под тёплыми лучами весеннего солнца. Эти запахи разливались по телу Луны, текли у неё под кожей, тихонько бурлили в венах, словно зелье в котле, поставленном на медленный огонь… Никогда раньше Луна не обращала внимания на эти тонкие весенние ароматы, не замечала их. А теперь… Теперь она чутко раздувала ноздри, вдыхая воздух, наполненный этой потрясающе нежной, волнующей смесью, и с её душой, да и с телом происходило что-то странное, пугающее, но одновременно такое сладкое и трепетное.
Выйдя за калитку, Луна продолжала задумчиво спускаться вниз, к ручью. Теперь к окружавшим её ароматам примешивался запах талой воды, мокрой земли и каких-то неизвестных трав, растущих только по берегам водоёмов. Воздух стал более густым, свежесть — более насыщенной. Луна подошла к ручью и заглянула в воду. Прозрачные струи слепили отражающимися от них солнечными зайчиками. Чешуя снующих в воде пресноводных заглотов на солнце отсвечивала серебром. Луна зажмурилась, блаженно подставляя лицо мягким, совсем не жгучим солнечным лучам. Опустив руку в поток, она ощутила обжигающий холод, от которого тут же заломило пальцы. Луна вынула руку и провела ею по лицу, приятно охладив горячие щёки. Отчего они такие горячие? От солнышка или от мыслей, бродивших в голове Луны точно так же, как бродил по её телу воздух, напоенный весенними ароматами?
Луна уселась на нагретый солнцем камень недалеко от воды и закрыла глаза. Мысли её потекли плавно и лениво, растворяясь в солнечном тепле и окутавших Луну запахах и звуках. Ей вдруг почудилось, что кто-то подошёл неслышными шагами и тихонько уселся рядом с ней на камень. Луне не нужно было открывать глаза, чтобы понять, кто это был. Она отчётливо ощутила запах — так пахло в кабинете зельеварения. Травы, непонятные ингредиенты, лекарства… И ещё — смешавшийся с ними тонкий и резкий запах опасности. Так мог пахнуть только один человек. Сердце Луны на мгновение остановилось, а потом заколотилось часто-часто, разгоняя по жилам кровь, отравленную весенними ароматами.
Луна осторожно прижалась к сидящему рядом человеку, удивляясь собственной смелости. И, к своему удивлению, почувствовала, как его рука легла ей на плечо. От этого почему-то стало жутко и неимоверно приятно. Сразу защемило под ложечкой и что-то сжалось в животе, ошеломив Луну никогда ранее не испытываемыми ощущениями.
Луна прижалась к сидящему ещё сильнее. Она физически ощутила щекой жёсткое сукно его мантии. Рука, лежавшая на её плече, сильнее прижала её, а вторая, свободная, забралась в волосы, нежно поглаживая их и вызывая ощущение сотни мурашек, пробегающих под кожей затылка. Луне было сказочно хорошо, но хотелось большего. Осмелев, она подняла лицо и потянулась губами к тонким, бледным, плотно сжатым губам, которые, совершенно неожиданно для неё, вдруг приблизились, обожгли её лицо своим дыханием, холодным, как вода в ручье, но таким же желанным и притягательным. Она уже почти касалась этих губ, когда у неё за спиной прозвучал голос отца:
— А, вот ты где, капелька. Отличное местечко.
Луна вздрогнула и открыла глаза, не понимая, где она и что с ней происходит. Она постепенно приходила в себя, с сожалением чувствуя, как тело покидают те восхитительные ощущения, которые она только что испытала. Хорошо, что папа не сразу подошёл к ней, а, точно так же, как она, наклонился к ручью, дав Луне возможность привести в порядок лицо и мысли. Луна с трудом поборола досаду на отца, который своим появлением нарушил её мечты. Впрочем, она довольно быстро справилась с собой и улыбнулась — папе, апрельскому солнышку, мирно журчащему ручью и … Северусу. Тому Северусу, который в её мечтах заставил Луну пережить нечто такое, чего она никогда не испытывала и чему не знала названия.
— Пойдём, погуляем, — предложил Ксенофилиус.
— Пойдём, — охотно согласилась Луна.
Они долго бродили по холмам, болтая обо всём и ни о чём, слушая звуки пробуждающейся природы и любуясь её неброской красотой. Оба чувствовали себя по-настоящему счастливыми. Во время прогулки Луна иногда представляла Северуса, гуляющего вместе с ними. Что говорил бы или о чём бы молчал мрачный профессор зельеварения в их несерьёзном обществе? Луна вдруг подумала, что они с отцом почти ровесники. Интересно, им было бы о чём поговорить друг с другом? Вспоминали бы они свои школьные годы?
Луна тут же осеклась. Вряд ли Северус стал вспоминать свои школьные годы, тем более в обществе папы. Слишком тяжёлыми они были для него. И, скорее всего, его бы злило их с папой общество и лёгкая, пустая болтовня. Луна погрустнела. Как же мало общего было у них с профессором. Сколько всего отделяло их друг от друга. И какими нереальными показались ей утренние мечты. А ведь, кажется, она бы всё отдала за то, чтобы эти мечты стали реальностью. Луна взглянула на идущего впереди отца. Нет, конечно, не всё. Жизнь папы — ни в коем случае не отдала. А если бы вдруг кто-то заставил её выбирать между ними? Кого она бы выбрала — папу или Северуса? Сердце Луны болезненно сжалось. Она даже остановилась, испугавшись собственных мыслей. Не дай Мерлин ей когда-нибудь оказаться перед таким выбором! Луна с ужасом осознала, что чёткого ответа на этот вопрос у неё нет. Совесть подсказывала, что, конечно, нужно выбрать отца. Но… Это значило обречь на смерть Северуса. А выбрать Северуса означало предать папу.
Луна чуть не застонала вслух от навалившейся на неё тяжести, словно сделать подобный выбор нужно было уже сейчас. Ей стоило большого труда взять себя в руки и быстрым шагом догнать отца, чтобы тот ничего не заметил и не стал расспрашивать о причине её бледности и учащённого дыхания. Луне не хотелось врать папе. Она и так чувствовала себя сейчас виноватой перед ним. Хвала Мерлину, Ксенофилиус как раз говорил о том, чем они будут заниматься будущим летом, а посему не заметил состояния дочери.
Они гуляли почти до самого вечера. После ужина Луна отправилась в свою комнату и начала рисовать на потолке портрет Джинни рядом с уже имеющимся портретом Гарри. Она решила, что изобразит всех своих друзей, чтобы они всегда были рядом даже тогда, когда они не в Хогвартсе. Ах, как же ей хотелось нарисовать там ещё одного человека! Но Луна понимала, что этого делать нельзя, чтобы избежать удивлённых папиных расспросов.
