И всё же ему удалось промолчать, более того: поклониться, выражая полную покорность и уважение, и только затем подойти вплотную, скрыв то, что должно быть сказано, от посторонних.
— Если позволите, — Макс старался говорить почтительно и спокойно. Нет, разумеется, он не сомневается в справедливости приказа, лишь указывает на возможности, которые могли ускользнуть от августейшего внимания под влиянием гнева. — Совершенно не обязательно проводить допрос тут, для каждого, тем более прилюдно. Мои силы не безграничны, а подобное... выматывает. Прикажите взять подозреваемых под стражу. Ночь в подземелье — достаточное испытание для девятерых из десяти, поверьте моему опыту.
Фердинанд развернулся к Максу — и тот едва не скривился от боли: руку прострелило до самого запястья, по спине волнами покатился жар.
— Вы смеете давать мне советы? В ваших интересах, чтобы всё закончилось быстро и у меня не возникло дополнительных вопросов, к примеру, к фрои Сюзанне. Или мне и с вами нужно говорить по-другому?
Макс едва зубами не скрипнул от досады.
— Нет, ваше величество.
— Вот и хорошо, — он обернулся к женщинам: — Леди Камилла, вы первая, прошу. Вы так много сделали для своей королевы в последние дни, хочу быть уверенным, что не слишком много.
Ками поднялась, нервно одернула платье, растерянно оглянулась по сторонам в поисках защиты. Увы, напрасно. Вокруг нее сразу образовалось пустое место: одни отводили глаза, другие затихли, радуясь, что пока не их очередь. Вряд ли их предупредили, что их ждет на самом деле, однако люди инстинктивно реагировали на линаара, как на неизвестного и опасного хищника. На негнущихся ногах Камилла подошла немного ближе, сделала неловкий реверанс, произнесла едва слышно:
— Как прикажете, ваше величество. — И обернулась к Максу: — Простите, я... не знаю, как дальше... Что от меня требуется?
Твою ж мать!
Рука сжалась в кулак так, что черная кожа перчаток мерзко скрипнула. Это просто приказ, просто работа, которую можно сделать быстро и точно. Он может быть предельно аккуратен, но, увы, не может не сделать ничего. То, что палач и жертва знакомы, дела не меняет. Да и как знакомы? Обменялись парой неловких фраз. А теперь вот этот открытый, но всё понимающий взгляд, будто она знает, что вырываться, бежать и сопротивляться — значит только усилить агонию.
И почему в его жизни всё настолько мерзко оборачивается?! Твою ж безднову, демонову, подзаборную мать!
— Пусть все выйдут, — Штрогге и сам не узнал свой голос, таким низким и хриплым он стал. Дышать резко стало нечем, горло пересохло.
— Они останутся, — холодно отозвался Фердинанд.
— Они выйдут, — огрызнулся Макс. — Они — помеха. Их мысли и страхи мешают. Вы потребовали, я исполняю. Если хотите ответов, не мешайте мне делать мою работу, — плюнь он под ноги королю, это бы не выглядело так оскорбительно. — Все посторонние — вон. Даже лекари.
Минуту поколебавшись, Фердинанд кивнул. Одного за другим стража начала выводить придворных.
— Стойте, — внезапно произнес Жаньи, оторвав голову от сложенных рук. Его глаза подозрительно покраснели, но похоже, что он уже справился с самыми сильными эмоциями. — Кто исследовал яд? Какой у него срок действия?
— Симптомы должны были проявиться спустя минут двадцать после отравления. Максимум — полчаса.
— А когда принесли то лекарство от дурноты, вы сказали, что его готовят ежедневно?
— Да, во второй половине дня, — подтвердил лекарь.
— Камилла фон Гобстрот невиновна, — амарит закрыл глаза и устало откинул голову на спинку кресла, словно собирался уснуть. — Её даже не было в покоях королевы в это время, она уехала прямо с приема, увезла этого идиота, Карла Мейдлига. Он изволил явиться на торжество в непотребном виде и нести пьяный бред, она великодушно вызвалась позаботиться о его душевном и физическом здоровье. И, насколько я понимаю, оставалась дома до того момента, пока за ней не явилась люди канцлера. Это могут подтвердить десятки свидетелей: стража, слуги, возницы, да хоть садовники в оранжерее. Верно?
Он повернулся к Ками, и та, к огромному облегчению Макса, торопливо кивнула несколько раз. Федринанд прищурился, будто сомневался в словах собственного фаворита.
— Мы напрасно теряем время, — нажал Жаньи. — А между тем у меня масса вопросов к настоящему виновнику или виновнице.
Король тяжело вздохнул и бросил:
— Вы свободны, леди Камилла. Отправляйтесь домой, однако вам запрещено покидать город без моего личного разрешения. Любая попытка нарушить этот приказ будет сочтена признанием вашей причастности к покушению. Это понятно?
— Д-да, ваше величество, — произнесла она едва слышно.
Король кивком указал на дверь, где все еще толпились невольные зрители, мол, вон отсюда. И тут Макса уколол чей-то острый, полный ненависти взгляд. Чутье линаара сработало раньше, чем разум: тонкая игла магии сама собой рванулась на яркий вкус чужой эмоции.
— Ой, — тишину разорвал удивленный вскрик юной блондинки в роскошном платье. Жемчужное ожерелье на её шее со звоном лопнуло, бусины покатились по полу.
— Марта Стейн, — губы Фердинанда исказила кривая улыбка. — С вами мне тоже было бы очень интересно поговорить начистоту. Не откажете?
***
Чтобы попасть в её воспоминания не пришлось прикладывать особых усилий. Вряд ли эта миловидная куколка вообще интересовалась тем, что такое послойные барьеры, как выстраивать мысленную защиту, да и что в принципе может сделать с чужим разумом толковый менталист.
В её мыслях пестрым ворохом громоздились планы на поход к куаферу и модистке, сплетни и подслушанные по углам обрывки чужих разговоров, страх перед деспотичным отцом и презрение к подавленной его вечными придирками матушке. А еще ненависть к Агнес за то, что будучи женой Фердинанда, она не может отказаться от внимания Жаньи: вздрагивает, заслышав его голос, улыбается, если он украдкой касается её плеча, в толпе придворных ищет взглядом вовсе не супруга, а амарита. Разве такая женщина имеет право быть рядом с королем? Видит Солнечный, Агнес не может выполнить свой долг, потому что её показная верность — по сути измена брачным клятвам. Внимание же короля к Марте вызывало у последней чистый, почти детский восторг, равно как чистую и такую же детскую обиду — его нежелание признать очевидное и произнести «те самые», заветные слова.
Ей нравилось быть в его постели. Ощущать его ласки, чувствовать силу рук и жар поцелуев. Нравилось чувство наполненности, когда Фердинанд брал её сзади на столе или лицом к лицу на мягких простынях, нравилось прижиматься к его груди, ласкать сильные плечи, сжимать крепкие ягодицы, ощущая резкие толчки внизу живота. Стонать от удовольствия, закусывая губы, упиваясь тем, как тяжело он дышит, с какой страстью терзает поцелуями её роскошную упругую грудь и тонкую шею. Нравилось, что даже после близости в нем не появлялось ленности, что можно продолжать любоваться мягкой грацией хищного зверя. И нравилось чувствовать эту острую, режущую и такую сладостную боль подчинения кому-то по настоящему могущественному, великолепному, ослепительному. Тому, кто однажды всё поймет и сделает её не просто шлюхой, а женой и матерью наследников трона.
Ради этого она могла перетерпеть шепотки в спину. Согласилась опуститься на колени перед соперницей. Ради этого решилась убивать.
— Борсучий переулок, дом восемь, лавка мастера Эйментуса Феллисио Ротге, южанина с островов. Заказ изготовлен и передан с посыльным, обычная доставка среди десятков обычных заказов. Аптекарь был уверен, что готовит стандартное средство для камеристки, оказавшейся в нежелательной тягости. Оплата в золоте наперед, цена стандартная. Больше никто о задуманном не знал, слишком опасно, что разболтают. Яд подмешан собственноручно, сразу, как горничная принесла свежий настой…
Как и всегда, Штрогге пересказывал чужие воспоминания с механической точностью и полным беспристрастием. Какие уж тут оценки и суждения, когда голова словно налита чугуном, в разум все еще отчаянно пытается отделить собственные воспоминания от чужих, да еще и искаженных болью.
