Черт, мать убила моего отца после того, как избила его до рвоты кровью. И заставила нас с сестрой смотреть — нам было пять и семь. Потом она подошла к нему, подвешенному за запястья посреди комнаты, где члены совета стояли вокруг и смотрели, и вогнала свой нож ему под грудную клетку, убив его.
Несколько лет назад мою сестру привезли во Францию, где ее несколько дней публично пытали. Она пыталась бежать из Склепа. Я предупреждал ее, чтобы она этого не делала.
Они нашли ее. Теперь она сидела в какой-то грязной камере в их подземелье ужасов во Франции. Смерть была слишком быстрой. Слишком легкой. Нет, они сделают из нее пример. Она сгниет до смерти, а потом они покажут всем нам, что случится, если мы попытаемся уйти.
Здесь не было ничего простого. За смерть нужно было платить. Смерть была привилегией. Я рано научился отгораживаться от лиц, криков, запаха крови, мочи и рвоты.
И я выжил, потому что у меня это хорошо получалось.
Пока не появилась она.
Девушка.
Лондон.
Впервые в жизни я почувствовал.
Я нажал на код безопасности и прошелся по огромному дому из комнаты в комнату, пока не подошел к картине, написанной маслом. Я ненавидел ее. Такая ирония: двое влюбленных в обнимку, а между ними солнце.
Чертовы больные ублюдки.
Сдвинув ее вправо, я нажал код на панели сигнализации. Послышался щелчок, и дверь рядом с картиной открылась. Я прошел через нее, и она захлопнулась за мной. Это было все равно, что запереть себя в аду.
Я редко приходил сюда, разве что раз в месяц на встречу с Брайсом или когда дорогая мамочка была в городе и хотела меня видеть. Эта женщина могла прочитать ложь еще до того, как ты ее произнесешь. В детстве я годами тренировался перед зеркалом, следя за своими жестами, движениями мышц, не отводя глаз. Дыхание имело первостепенное значение, ровное и спокойное. Я солгал ей о девушке Лондон.
Сказал ей, что не видел ее, когда она сбежала. Конечно, это была ложь.
Ложь была везде. Искусство заключалось в том, как превратить ее в правду.
Мои парадные туфли заскрипели по цементному полу в подвале. Я надел костюм и галстук, как всегда, когда приезжал сюда. Было бы неуважительно выглядеть не лучшим образом.
Я остановился перед серой стальной дверью.
— Глен, — обратился я к охраннику.
— Не ожидал тебя увидеть.
Я ухмыльнулся.
— Лучше бы тебе ничего не ожидать. Так ты никогда не будешь разочарован, — я понизил голос и убрал ухмылку. — Открой дверь.
Глен открыл, и я вошел в ад. Темный коридор был таким, к которому я никогда не привыкну. Несомненно, они спроектировали это место так, что если кому-то из нас придется идти по этому коридору, мы будем помнить о том, что с нами случится, если мы совершим ошибку.
Камеры пыток. Их пять, и у каждой была своя цель. И мы были счастливчиками, если попадали сюда, а не во Францию.
Я приложил палец к сканеру. Он пискнул, затем загорелся зеленым, и дверь со щелчком открылась. Войдя, я направился прямо к компьютеру. Они знали, что я здесь, и у меня должно было быть хорошее оправдание почему.
Потребовалось всего несколько минут, чтобы войти в электронную почту. Я потратил сорок минут, чтобы проследить все следы того, что было отправлено, пока не убедился, что сообщение Таннера было удалено из всех возможных источников. Ну, готов поспорить, что какой-нибудь хакер сможет его найти, но если у него нет подозрений, то он не станет искать.
Я выключил компьютер, встал и вышел.
Все оказалось проще, чем я думал. Объяснять смерть Таннера мне пришлось бы во Франции и встретиться с матерью лицом к лицу, но они не расстроились бы из-за его потери. Кроме того, если я скажу им, что убил его из-за его отношений с Джорджи, это только укрепит их доверие ко мне. После Лондон оно немного пошатнулось.
Я закрыл дверь и начал идти обратно.
Потом я услышал ее.
Звук был слабый, но я никогда не забуду ее голос.
Проклятье.
Я закрыл глаза и заставил себя идти дальше. С каждым шагом мое сердце стучало все громче. Мой разум расширился в приступе ярости и агонии.
Я не ожидал, что она будет здесь, но понимал, почему она здесь.
Потому что я был.
Испытание.
На преданность.
Они знали, что я прихожу сюда раз в месяц, чтобы встретиться с засранцем Брайсом. Что мне приходится идти по этому коридору. Что, в конце концов, я услышу ее крики. Замечу ее.
Господи. Их жестокость была бесконечной.
Я остановился у двери, моя рука сжалась в кулак, поднялась и была готова постучать, чтобы Глен выпустил меня.
Я могу это сделать. Могу уйти и не оглядываться. Могу забыть.
Я знал, как остановить кошмары.
Но не этот.
Моя голова опустилась вперед, когда я опустил руку и повернулся.
Что я делаю? Знаю ведь, что не смогу вытащить ее. Какой смысл видеть ее? Они бы хотели, чтобы я это сделал.
Как я уже говорил Деку, от Склепа негде было спрятаться. Моя сестра была тому доказательством.
Мои ноги продолжали идти по коридору туда, где я услышал ее голос. Я знал, что увижу. Знал, как они их ломали. Я был одним из них.
Они вытесняли из тебя всю надежду, пока ты не становился мертвым ничем.
Я не мог войти в камеру, так как доступ был по отпечаткам пальцев. Они бы поняли, что это я.
Я подошел ближе. Затем поднял голову и посмотрел в крошечное зарешеченное окошко.
Мне пришлось ухватиться за прутья, чтобы поддержать свой вес, так как мои колени ослабли, когда мой взгляд наткнулся на нее.
Я уже думал, что однажды был сломлен, но теперь… теперь это было окончательно.
Словно почувствовав, что кто-то смотрит на нее, Лондон подняла голову, занавес из волос рассеялся, открывая призрачные глаза и засохшую, запекшуюся кровь на лбу и во рту. Я не мог глотать. Мне было трудно дышать, а боль в груди была такой сильной, что я вздрогнул. В тот момент я обратился к мертвецу, которым я вырос, потому что эта боль была хуже всех пыток, которые они когда-либо применяли ко мне.
— Лондон, — вздохнул я.
Затем затравленный взгляд померк, и я увидел мертвеца. Она сдалась. Еще один день, и она будет делать или быть всем, что они от нее потребуют, до конца своих дней. Они уничтожили все надежды на спасение.
Ее голова снова упала вперед, как будто она была слишком слаба, чтобы смотреть на меня.
— Господи, — я должен был уйти. Должен был.
Я не мог бежать с ней. Я бы навлек на нее нечто гораздо худшее, если бы сделал это.
Но я знал, как прекратить эту боль. Как помочь ей.
Это был единственный добрый поступок — пока что.
— Ты ничтожество, Лондон, — она не двигалась, и я немного повысил голос. — Посмотри на меня, — я увидел, как дрогнули ее пальцы, и она медленно подняла голову. Я почувствовал тошноту в животе, заставив себя застыть и посмотреть на нее.
Я мертв. Не чувствую. Не впускаю монстров.
Но монстры уже были во мне. Я чувствовал, как они живут и дышат. Монстры, которых нас учили убивать — эмоции.
— Ты никогда не сбежишь от них. Лучше узнать это сейчас. Ты принадлежишь им, и чем быстрее ты это примешь, тем быстрее закончится боль. Сдавайся.
На секунду я увидел, как в ее глазах мелькнул гнев, а потом ее голова опустилась, и она повисла, как мертвая туша.
Бл*дь. Бл*дь. Проклятье.
Но я должен был сделать это. Должен был отрезать ее от любой надежды уйти. Потому что если она потеряет надежду, то пытка прекратится.
Я закрыл глаза, повернулся и пошел по коридору.
Я вернусь за тобой, Лондон.
ГЛАВА 25
Джорджи
После того, как Тристан ушел из «Лавины», подошли Дек, Тайлер и Вик, и не говоря ни слова, мы ушли, рука Дека лежала на моей спине, пока он вел меня на улицу.
Потом мы сели в машину, и я рассказала им все. Слово в слово.
