Этот инцидент заставляет нас проявлять больше осмотрительности на протяжении недели, но время идет как обычно, и инцидент начинает забываться. Хотя с тех пор всякий раз, когда клиент принимается искать кошелек во внутреннем кармане, я вспоминаю, как Розамунда чистила имбирь, с устрашающим спокойствием вытянув указательный и большой палец — паф! Мы не можем все постоянно сидеть на первом этаже. Никто и не собирается так поступать: ведь, правда же, несчастья всегда происходят с другими.
Несколько дней я размышляла о том, что ждало Светлану снаружи, и уже воображала ее под ручку с парнишкой наподобие ее самой, которому будет неважно ее прошлое. В девятнадцать лет прошлое представляется лишь крошечным пузырем, полным ощущений, не более того. Я и не могла поверить, что ее прогнал отсюда грубый клиент. Не думала, что такое возможно при наличии той группы психологической поддержки, какой мы являлись друг для друга. Наверняка это не приходило мне в голову, потому что мне было двадцать пять лет, и я считала, что в тот день, когда клиент заставит меня плакать, я смогу свернуться в комочек и умереть.
Это не помешало мне дать обвести себя вокруг пальца, как новенькую. Поначалу я не увидела в нем ничего особенного — я совсем ничего не заподозрила. Он был красив. Равно как несчастья происходят только с другими, у полоумных редко написано это на лбу. Будь я старше, я точно бы поняла, что с ним не так. Именно эта мысль вывела меня из ступора. Ведь я почувствовала какое-то напряжение в воздухе, когда мы пришли в Белую комнату. Этот мужчина как-то странно умещался в пространстве, как-то необычно. Но я уже столько всего здесь повидала. Нет другой комнаты более детской, более невинной, чем Белая, и именно в ней у самых банальных мужчин вырастают когти и клыки. Будто погружение в мир маленькой девочки вызывало у них желание крушить.
Я курила стоя и смотрела на него. Мне было интересно, что же привело сюда такого красавчика. Тяжесть его век напоминала мне безнадежно почившую Атлантиду. Должно быть, он почувствовал эту искорку желания. Должно быть, он был из тех, кому в проститутках нравится спокойное послушание, а может, даже из тех, кого возбуждает почти осязаемое отвращение, которое испытывают новенькие.
— Ты выглядишь такой молодой, — со вздохом сказал он, своим носом прижимаясь к моему. — Сколько тебе лет?
И так как было видно, что я собиралась сказать ему правду, он прикрыл мне рот рукой:
— Не говори мне. На вид тебе едва восемнадцать. Блин, возможно, ты даже моложе.
— Может быть, я и моложе, — проворковала я, скидывая бретельки комбинации и выдавая ему такую бесстыжую ложь, которая может сойти разве что в постели и в которую он поверит, только потому что сам того хочет.
— Нет, подожди. Не раздевайся. То, что на тебе надето, очень красиво.
У него был красивый нос, он мягко водил им по моей шее. Глубоким голосом он произнес слова, тайно заставившие Атлантиду вновь всплыть на поверхность.
— Мне нравятся молоденькие девушки, знаешь. Его рука схватила мою и приложила ее к бедру: — Чувствуешь, что ты со мной делаешь.
Я уже забралась на него к тому моменту, и его дыхание пахло мужчинами из внешнего мира. Я чувствовала, как во мне просыпается болезненное желание чувствовать его руки на моем обычно спящем теле. В пояснице у меня были те жуткие и сладкие покалывания, та необходимость быть взятой скоро, но не сейчас же, не так. Ощущение, что я жива, господи, вдруг настолько жива: без часиков, тикающих у меня в голове, без малейшего представления о том, где и как это закончится. И эта сцена могла бы длиться до сих пор, если бы, пока я скромно гладила щекой его член, сдерживая стоны желания, я не услышала бы тот самый голос — голос, полный жестокости, голос мужчины, у которого встал:
— Отсоси мне просто так, без презерватива. И вот так просто я снова стала проституткой.
Я будто почувствовала ведро со льдом в районе поясницы, но постаралась сохранить холодную вежливость гейши, объяснив, что и речи об этом быть не может. Тотчас на меня градом упала уйма профессиональных деталей: я его не знаю, он не принял душ, он кажется странным.
Не было ничего странного в том, что он хотел минет без презерватива. Только вот лицо его изменилось. Что-то было не то в его манере настаивать снова и снова, до тех пор, пока от моего вожделения не осталось лишь желания расцарапать ему лицо, а это беспокоило меня саму. Инстинкт, но совсем не такой, которому учишься в борделе, нет, обычный женский инстинкт свистел мне на ухо, что больше нельзя было доверять ему.
Не знаю, в какой момент я поняла, что это был он. Несомненно, я догадалась по совокупности вещей: его помешательство на возрасте и напряжение его ягодиц, будто он сдерживался, чтобы не ударить кулаком. Меня завораживали те эмоции, что со скоростью пробегали по его лицу, — завораживали и пугали. Я внутренне понимала, что миг, когда я больше не смогу его выносить, приближается на полной скорости. Он был как две капли воды похож на собаку, готовую укусить, готовую разорвать на части, — я же, как дура, радовалась, что мне не скучно. Со стороны больше было похоже на то, что мы деремся, чем занимаемся сексом: он пихал меня в разные стороны, дергал за волосы, давил на меня своим весом. Я все еще контролировала ситуацию, но была уверена, что скоро потеряю власть над ней, будто волна сносила крепкую плотину. И напрасно я отступала и отступала назад, я тоже должна была в итоге попасть в водоворот.
Моей ошибкой было поверить, что я смогу контролировать его тем, что, казалось, так возбуждало его, — моей выдуманной молодостью. Он повторял это, теряясь между восхищением и гневом: «Ты так молода, ты кажешься такой молоденькой, можно сказать, маленькая девочка». Я смеялась про себя, ошарашенная этой навязчивой идеей о возрасте у мужчин, чья собственная молодость медленно, но бесследно исчезает. Этот каприз казался мне таким же явным и очевидным, как вдруг шумная оплеуха выбила меня из сна, в котором я пребывала. Опешив, я приподнялась на локти, готовая запротестовать, и тут вторая пощечина опрокинула меня на подушку. Я была зажата под ним и не могла двинуться. Мы были лицом к лицу: он смотрел на меня, вдыхая пар моего гнева:
— Хочешь сбежать, так? Давай попробуй. Попробуй, маленькая шлюха, попробуй.
Я не стала делать ему приятное и пробовать: прекрасно понимала, что это невозможно. У этого типа, которого я могла опрокинуть одним толчком, пока мы еще были одетыми, неизвестно откуда появилась титаническая сила, когда он разделся. Он долго лизал мне щеку — и в этот момент во мне проснулась ненависть к нему, и я больше не могла от нее освободиться.
— Ты не можешь сбежать, — снова начал он, — потому что ты так мала. Я смогу сделать с тобой все, что захочу.
Я рассмеялась ему в лицо — ноль эффекта. Он не двигался во мне, его глаза летали под веками:
— Можно сказать, что тебе шестнадцать лет. Скажи, что тебе шестнадцать.
Из-за того, что я, пришибленная, не отвечала, он снова ударил меня по щеке. Я бы подскочила и оскалила зубы, если бы могла двигаться. Он, видимо, почувствовал это, потому как взял меня за подбородок, и вдруг в его чертах промелькнула неописуемая грусть:
— Ты можешь отомстить мне, знаешь. Ты тоже можешь ударить меня. Я знаю, что болен, прекрасно знаю. Скажи мне, что тебе шестнадцать лет, — ж простонал он несчастным тоном.
Я видела перед собой лишь жалкого типа на пороге пятого десятка, который мог бы выглядеть на тридцать пять, если бы не белые пряди на красивых волосах, если бы не эта достойная презрения нужда доказать свою власть совсем молодой девушке, потому как взрослые женщины были сильнее и умнее его. В мои задачи не входило перевоспитание этого мужчины: нужно было просто вписаться в его игру, и, пока он не отвешивал мне оплеухи, в этом не было ничего особенно сложного. Я прикусила губу, повторяя ему прямо на ухо:
— Мне шестнадцать.
Я чувствовала, как он трепещет у меня между ног, уже не мстительный, а весь размягченный, опьяненный от услышанной немыслимой чуши, — по сути, мягкий, как мужчина, который занимается любовью. Тут ко мне вернулись тяга к подколам вместе с любезностью.
