Но как известно, черная полоса порой вытесняет белую. И если я думала, что на этом мои мучения закончились хотя бы на сутки, то я глубоко заблуждалась…
После обеда, который прошел в полной тишине, мы принялись колдовать на кухне, чтобы «приворожить» местного Рокфеллера. Я смазывала коржи творожным кремом, а папа в этот момент фаршировал рыбу. Но что делала мама последние полчаса? Большой вопрос.
Сердце почувствовало неладное. Отложив лопатку в сторону, снимаю фартук и иду узнать, все ли в порядке. Но какого было мое удивление, когда, обойдя все комнаты, кроме своей спальни, маму я так и не нашла.
Господи, неужели она…
Зачерпнув в легкие кислород, толкаю дверь и застываю в диком ужасе — мама обыскивает мою комнату, а около кровати я вижу растрепанный букет пионов.
— Глазам своим не верю… Да как же так?
В сильном потрясении и глубоком разочаровании закрываю рот ладонью, не в силах принять действительность. Наблюдая за тем, как мама с каким-то остервенением выбрасывает мои вещи из шкафа, понимаю, что своей жизнью я никак не управляю. Но всему же должен быть предел, рамки дозволенного! Однако сегодня родители переплюнули их все.
— У тебя есть ровно минута, чтобы во всем сознаться. Но учти, если почувствую хотя бы каплю лжи, живого от тебя места не оставлю! — хлестко бьет словами мама.
А у меня нет сил на то, чтобы бороться с ней, поэтому я просто закрываю на все глаза.
С самого детства родители вбивали мне в голову, что каждое их действие направлено в первую очередь на благополучие ребенка, а по факту — они просто медленно ломали меня. И теперь я потеряла все, что имела. Потеряла свободу. Веру в семью. А самое страшное — я потеряла себя. Они растоптали мое доверие, чувства, будущее.
— Что ты хочешь знать? От кого цветы? Кто был в доме в ваше отсутствие? — спрашиваю спокойно, собирая остатки самообладания. — Задай этот вопрос в присутствии Албанцевых, хорошо?
— Так это был Плутос? — тут же попадается на мою уловку мама. — Анна, но учти, — больно схватив меня за локоть и прижав к стене, на два тона понижает голос, — если обманешь, я не стану любезничать. Еще один поступок, который будет идти вразрез с нашими правилами, и мы с отцом очень… очень сильно разозлимся. Заберем у тебя телефон, запретим общаться с новыми подругами или отправим на перевоспитание в дом милосердия к святой Матильде. Она-то быстро избавит тебя от лукавого!
С вызовом глядя матери в глаза, никак не реагирую на ее выкрики. Знаю же, что любое слово или действие оборачивается против меня. Всегда. И этот замкнутый круг никак не разорвать, потому как нити марионетки намертво въелись в мою плоть, переплетаясь с венами. Да и в оправдание больше нечего сказать. Я просто устала и хочу побыть одна.
Как только мама ушла, громко хлопнув дверью, достаю телефон, который по счастливой случайности ей не удалось найти во время обыска, и пишу Мирону сообщение:
Анна: «Помни, что я люблю тебя!»
Чемпион: «Что-то случилось? Мне прилететь?»
Анна: «Ничего не случилось. Просто соскучилась.»
Чемпион: «Скоро увидимся, родная!»
Падая на кровать, закрываю глаза. Сколько бы я ни пытался уйти от реальности, она все равно возвращается ко мне. Это словно точка предела, петля времени, которая раз за разом отправляет тебя на исходную. Но чем бы все ни закончилось, насколько бы гостеприимным ни был ад, я всю жизнь буду презирать маму за поступок, который она совершила.
А с приходом Албанцевых все стало в разы хуже. Началась карусель пафоса, лицемерия и наигранного восхищения. Каждый из присутствующих пытался казаться лучше, чем он есть на самом деле. Все были не прочь продемонстрировать, какой у них прекрасный участок, как они успешны и счастливы. Но если копнуть глубже, уверена, там столько скелетов спрятано…
— Мы с супругом неделю назад были в Европе, — говорит Антонина Захаровна, ковыряя вилкой в салате. — Выбрались всего на пару дней, чтобы пообщаться с риелторами и ландшафтными дизайнерами. Они нам столько интересных «фишек» рассказали, которые помогут сделать дом детей более функциональным и современным.
— Анна, а у есть какие-нибудь пожелания? — спрашивает Станислав Евгеньевич, загоняя меня в тупик.
От неожиданности я поперхнулась чаем и зашлась в кашле.
— К-какие пожелания? — хлопаю невинного глазами. Можно подумать, мое мнение кого-то волнует.
— Анна, ну ты чего? — слишком слащаво улыбается Антонина Захаровна. — Мы о вашем доме. Плутос скоро закончит работать над проектом. И пока еще можно внести правки, с радостью выслушаем тебя. Вдруг, например, тебе нужен личный кабинет. Ты же планируешь после университета пойти работать? — и смотрит так пронзительно, будто пытается уличить меня меркантильности.
— Только недолго. Я хочу быть молодым дедом, — хохочет Станислав Евгеньевич и его смехом заражаются остальные. Вот только, видимо, мне одной хочется плакать. — Вы, пожалуйста, не затягивайте с этим делом.
Финишируем. Приближаемся к точке невозврата, потому как этими словами Албанцевы дали понять, что выражают полное согласие на наш брак. Без отступной и права на индульгенцию. По сути, получив одобрение на наш союз с Плутом, этот день можно считать днем сватовства.
Ненависть разгорается внутри ядовитым пламенем. Мне становится дурно, тошнота подкатывает к горлу. Каждое слово присутствующих, словно жесткая пощечина. А я не успеваю вовремя увернуться.
Подскакивая из-за стола, теряю равновесие, но успеваю схватиться за плечо отца.
— Анна, тебе нехорошо? — следом за мной подрывается Плутос. — Давай-ка мы выйдем на улицу.
Да, мне нехорошо! Мне плохо. Очень плохо! Так, что хочется кричать!
Приобняв меня за плечи, Плутос выводит во двор и дает возможность отдышаться. Но сомневаюсь, что от этого станет легче. Если не брать во внимание внешнюю оболочку, внутри я разбита и уничтожена. Именно так выглядят марионетки? Пустые внутри, но живые снаружи. А главный зритель даже не подозревает, что таит в себе это безвольное существо.
Медленно передвигаясь по периметру участка, жадно глотаю воздух. Чувствую, как под ногами земля дрожит, а перед глазами все плывет.
— Анна, мне не терпится увидеть тебя в белом, — говорит Плутос, разрывая священную тишину, и берет меня за руку, переплетая наши пальцы.
Но как бы я ни пыталась держаться холодной и отчужденной, все же дергаюсь и непроизвольно морщусь.
— Ты уверен, что нам стоит спешить? — спрашиваю, отстраняясь. Нет, Плутос добрый, тактичный и вежливый мужчина… Я просто не хочу, чтобы он ко мне прикасался. Человек не тот, понимаете? Чужой.
— Будь я на пару лет моложе, смог бы дать тебе немного времени. А так… — пожимает плечами Албанцев-младший. — Мне двадцать четыре. В двадцать пять мы поженимся. Пока строится дом, поживем у моих родителей, за это время мама научит тебя быть «женой Албанцевых». К моим тридцати ты должна подарить мне сына. А как малой подрастет, пойдешь ко мне в лавку продавцом. Семейный бизнес должен процветать!
Должна… Должна… Должна…
Надоели!
И этот график длиною в жизнь добивает меня окончательно. Кто бы знал, как тяжело сдерживать слезы и проглатывать обиду, когда сердце родные люди заколачивают в твое двухметровые гвозди, пронзая его насквозь.
Кажется, я скоро сойду с ума.
— Но мне всего девятнадцать! — в моем голосе неприкрытая паника, хотя я не собиралась ее показывать. — Говорить о детях…
— Хочешь быть старородящей? — перехватывает мою речь Плутос и смотрит с легкой брезгливостью. — В нашем окружении женщина должна в первый год брака забеременеть. Иначе дурная молва пойдет.
Высшее общество — это как жесткий отбор в чистилище. Если ты не прошел испытание — то вскоре сваришься в котле.
— Плутос, можно задать вопрос? А почему я? Уверена, в твоем окружении есть более подходящие кандидатуры…
Мне так хотелось расколоть мужчину, услышать, что и ему этот брак не нужен, вот только Албанцев тут же нашелся с ответом:
