— Мне бы очень хотелось взглянуть на вас, когда вы исполняете обязанность жрицы вашей секты.
— И это желание ваше бесчеловечно. Вам бы следовало родиться татарским ханом, одним из тех деспотов, которые обращалась с покорными им народами, как с животными: мужчин делали своими рабами, а женщинами наполняли гаремы. В те варварские времена барабаны обтягивали человеческой кожей, а из черепов воздвигали целые пирамиды.
— Не могу скрыть, что я полюбил вас еще сильнее, узнав, что ваши руки запятнаны человеческой кровью.
— Это чистое безумие.
— Называйте это чувство как хотите, но вы мне нравитесь в образе кровожадной тигрицы несравненно более, нежели под маской чистого, юного ангела смерти.
— Я не полюблю вас до тех пор, пока вы не отречетесь от этого ужасного образа мыслей. Мне говорили, что вы воплощенный дьявол, а вы еще хуже того… У вас каменное сердце.
— Точно такое же, как и у вас, Эмма. Пора прекратить эту глупую комедию и поговорить откровенно. У нас обоих одинаковая нероновская натура, одинаковое стремление к порабощению людей и желание уничтожать их какими бы то ни было средствами, если они сопротивляются нашей власти. У нас обоих каменные сердца и, говоря откровенно, я, точно так же, как и вы, неспособен любить. Чувство, которое вы мне внушаете, не любовь в буквальном смысле этого слова. Это восхищение, смешанное с ужасом, кровавое братство, гармония душ, — одним словом, я не умею выразить вам то, что чувствую. Я нашел в вас подругу с железным характером и непоколебимой волей, способную смело бороться с небом и преисподней и бестрепетно, не склоняя головы, выдержать кару Всевышнего судии!
Эмма в первый раз в жизни слушала Солтыка с несвойственным ей замиранием сердца. Она была до такой степени поражена, что не противилась ни звуком, ни движением, когда граф в порыве необузданной страсти сжал ее в своих объятиях и покрыл ее лицо жгучими поцелуями. Глубокий вздох вырвался из ее груди, нежные ручки обвились вокруг его шеи, и красавица прошептала, забыв обо всем на свете:
— Твоя навеки!..
— Вы согласны сделаться моей женой?.. Позвольте мне переговорить сегодня же с вашей матерью?
— Я прошу вас об этом, граф.
— Боже, как я счастлив! — воскликнул Солтык.
Эмма вместо ответа обхватила руками красивую голову деспота и крепко прижала свои губы к его губам. Он вскочил на ноги и, словно пьяный, шатаясь из стороны в сторону, вышел из комнаты.
— Что со мной? — мысленно спрашивала себя сектантка. — Неужели я люблю этого человека?.. Нет… нет, этого не может быть… Почему же я покоряюсь его власти?.. Не потому ли, что он заглянул в глубину моей души, куда никто еще до сих пор не заглядывал?.. Он открыл во мне то, чего я и сама в себе не сознавала… Он озарил сверхъестественным светом самые потаенные глубины моего сердца… Мне казалось, что он, как вихрь, увлекает меня в неизмеримое пространство, что под нами зияют бездны… и мне не было страшно… только у меня закружилась голова. Чем все это кончится?.. Боже мой, Боже мой, не отступи от меня!
Старуха Малютина дала согласие на брак дочери с графом Солтыком, и он считал себя счастливейшим человеком в мире. Цель его была достигнута — обожаемая им девушка будет его женой.
На следующее утро Эмма уже начала полновластно распоряжаться в доме графа, где все повиновались ей беспрекословно, а влюбленный жених не спускал с нее глаз и старался предупреждать ее малейшие желания.
Во время завтрака она приказала заложить сани и попросила патера Глинского проводить ее в Киев, возлагая на него обязанность известить Огинских об ее помолвке с графом. Она же намеревалась лично объявить об этом Казимиру Ядевскому.
— Вы останетесь дома в обществе maman и Генриетты, — прибавила она, обращаясь к Солтыку, — я вернусь сегодня вечером или, самое позднее, завтра утром.
Граф вздыхал, уверял, что эта разлука покажется ему целой вечностью, умолял взять его с собой, но Эмма была непреклонна, и он наконец покорился своей горькой участи. Сани уже стояли у крыльца. Он свел с лестницы свою невесту, усадил ее, заботливо окутал ей ноги пушистой медвежьей полостью и получил за это неожиданную награду: красавица протянула к нему свои прелестные губки и позволила себя поцеловать.
— Пошел! — закричала она кучеру, и откормленные лошади помчались стрелой по белоснежной равнине.
Приехав в Киев, она рассталась с иезуитом и послала Бориса за Ядевским. Тот не замедлил явиться.
— Ваше любезное приглашение удивило меня, — начал он, — я думал, что вы уже забыли о моем существовании.
— Опять упреки! — вспылила Эмма. — Чего тебе еще нужно? Ведь ты мой и я никому не уступлю тебя.
— Ты сама не веришь словам своим.
— Разве ты разлюбил меня?
— Я?! Ты обвиняешь меня?.. И это после того, как ты живешь в деревне у Солтыка!
— Вместе с моей матерью.
— И изменяешь мне на каждом шагу.
— Ты не имеешь права говорить со мною таким тоном… Я откровенно предупредила тебя, что в отношении графа преследую известную мне цель, что эта цель вскоре будет достигнута и тогда ничто уже не разлучит меня с тобою. Ты должен вполне положиться на меня даже теперь, когда я решилась на такой отважный шаг, но я вынуждена была его сделать…
— Признавайся, что ты сделала?
— Со вчерашнего дня я помолвлена с графом Солтыком.
— Эмма!
— Не прерывай меня, выслушай до конца. На мне лежит священная обязанность. Я разыграла эту комедию для того, чтобы овладеть графом… теперь он в моих руках… но клянусь тебе, что свадьба моя с ним не состоится. Через несколько дней я уеду с ним в Бояры, где судьба его решится окончательно. Затем я вернусь в Киев и пойду с тобою под венец.
— Не верю я этой сказке! — вскричал Казимир. — Ты меня обманываешь, как говорится, отводишь глаза для того, чтобы я не помешал тебе сделаться графинею Солтык, и будешь смяться над легковерным юношей, который любит тебя до безумия!
— Если ты не веришь моим словам, то лучше нам разойтись в разные стороны. Я вижу, что ты меня не любишь… Любовь без взаимного доверия всего лишь дым, а не священное чувство.
— Сознайся, что поверить твоей выдумке было бы чистейшим безумием.
Эмма не ожидала такой настойчивости со стороны Казимира, это заставило ее на минуту призадуматься. Мгновенно в ее голове созрел другой план. Ей надо было, во что бы то ни стало, удержать Ядевского за собой, и она решилась на отчаянное средство для достижения своей цели.
— А что, если ты получишь полное доказательство моей любви? — вдруг спросила она. — Если я отдамся тебе?
