После всесторонней проверки боевых навыков Кинтаро был переведен в личную охрану халиддина. Об этом решении сообщил ему старший наставник принца, после чего прочел длинную лекцию, полную недомолвок и покашливаний.
– Халиддин молод и горяч… – бубнил старичок дребезжащим голосом. – Он склонен совершать необдуманные поступки… Возможно, обращение его с телохранителями может показаться несколько вольным… Однако вы, молодой человек, обязаны свято чтить традиции нашей культуры, каковы бы ни были ваши собственные привычки и склонности… Вам не следует переступать границ приличия в отношениях с вашим подопечным и поощрять фамильярность…
Кивая с самым глубокомысленным видом, Кинтаро веселился в душе. Он едва преодолел искушение спросить нарочито наивным тоном: «Так нам что, нельзя будет трахаться?» Впрочем, покрутившись во дворце среди стражников, послушав сплетни и разговоры, Кинтаро уже не был так уверен, что дело дойдет до постели. Особенно красочно просветил его по этому поводу Сигмар, с которым они отправились в кабак отпраздновать назначение Кинтаро.
– Я и сам раньше был в личной охране, – рассказывал тарн, размахивая жареной телячьей ногой. – Выдержал полгода, потом ушел, потому что никаких человеческих сил нету. Этот бесенок такое вытворял, что хочешь не хочешь, а бегай во двор и дрочи. Ллидом клянусь, никогда меня мальчишки не привлекали, но он только плечиком поведет, ресничками взмахнет – и в глазах темнеет. Ведь прекрасно знает, бляденыш, что с мужиками от него делается. Некоторых еще и нарочно доводит. До меня был один, головорез криданский, мастер меча, все дела. Я его не застал, парни рассказывали. Никто не знает, что у них там вышло, но что принц перед ним задницей крутил, как шлюха заправская, это все видели. Видать, мужик не выдержал и зажал его в темном уголке. Тут же скандал, и его в двадцать четыре часа из страны высылают. Даже жалованье за последний месяц не заплатили. Самого принца тогда под замок упрятали, на месяц или на два. А при мне один раз массажиста пороли, знаешь за что? Он ему… – Сигмар показал жестом.
– Я смотрю, мальчишка-то совсем созрел, – ухмыльнулся Кинтаро.
– Слышь, степняк, забудь. Он только яйца мужикам парит, а давать никому не дает. У нас в деревне давно бы его отымели, чтобы чесаться в одном месте перестало, а здесь нельзя, стисни зубы и терпи. Я вот не утерпел. Как начал его ножки во сне видеть, пошел к начальнику и говорю: «Переводите меня отсюда на хрен».
– А он что, не удержал тебя даже?
– Да он, видишь, на меня особо и не глядел. – Сигмар невольно вздохнул.
«Похоже, все еще сохнет по мальчишке, – подумал Кинтаро, – и по ходу дела не он один, а половина дворцовой стражи с ним за компанию. Силен халиддин, ой силен!»
Приступив к службе, вождь эссанти только укрепился в своем мнении. В свои шестнадцать лет изящный и стройный халиддин Кисмет в совершенстве овладел искусством, как одним взглядом или движением бедра превратить жизнь здорового половозрелого мужчины в ад. Обычной для арисланцев целомудренной стеснительности он был лишен начисто и обожал появляться полураздетым перед слугами и стражниками, словно и за людей их не считая. Только хитрый блеск глаз выдавал, что ему далеко не безразлична реакция на его наготу.
Вождь проклинал про себя долбаные арисланские законы. Не будь их, мальчишка бы давно получил, что хотел, и перестал бы издеваться над окружающими. Жертвами его становились не только охранники и слуги, но и вполне добропорядочные аристократы, приближенные ко двору. Кинтаро сам видел, как рыдал в саду юный сын министра, безжалостно высмеянный халиддином за возникшую от его же прикосновений эрекцию. Будь это в другой стране, Кинтаро знал бы, как утешить симпатичного кроткого мальчика, но ему совсем не хотелось загреметь в арисланскую тюрягу, так что он силком себя удержал.
Те, в чьи обязанности входило следить за поведением принца, смотрели на его шалости сквозь пальцы. Конечно, старший наставник что ни день читал ему нотации о правилах приличия, а временами тем же занимался и великий визирь, но вся эта занудная болтовня мальчишке в одно ухо влетала, а в другое вылетала. Однако не было сомнений, что стоит ему зайти чуть подальше в своих развлечениях, и наказание будет суровым. Рассказ Сигмара это подтверждал. В Арислане существовала поговорка, в переводе с фарис гласившая: «Что позволено халиду, не позволено халиддину». В данном случае она имела буквальный смысл. Халид – высокий красивый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой – всюду появлялся в сопровождении двух телохранителей. Говорили, что они и спят в его спальне (разумеется, исключительно из соображений безопасности). Это были высоченные молчаливые близнецы-тарны с роскошными соломенными шевелюрами и скульптурными мускулистыми телами. «Молочные братья халида», – пояснил Сигмар, безуспешно пытаясь подавить двусмысленную усмешку. «А, молочные братья, само собой, – Кинтаро покивал с глубокомысленным видом. – Сосали вместе… молоко, ага. Хватит ржать, я же не сказал 'мужское'!»
Юный же халиддин тосковал по мужским объятиям, даже не понимая толком, чего ему хочется. А может, он и понимал, только боялся и стыдился своих желаний, а также возможных последствий. Выливалось все это в истерики, капризы и жестокие эксперименты над ближайшим окружением, которое в подавляющем большинстве состояло из привлекательных молодых мужчин, ничего не имеющих против мужской любви – кридан, марранцев, степняков, тарнов, верлонцев. Кинтаро подозревал, что цель у халиддина вполне определенная – спровоцировать на то, чтобы его завалили и отымели не спросясь. Тогда ретивого любовника можно примерно наказать, а перед самим собой прикинуться невинной жертвой. Через некоторое время подозрение это превратилось в уверенность, а уж кого халиддин выбрал очередным кандидатом, было очевидно. Кого, как не дикого кочевника, у которого должно крышу сносить от одного взгляда на гладкую юношескую попку.
Кинтаро едва не скрипел зубами, когда халиддин непринужденно проводил рукой по его плечу или колену, будто бы невзначай толкал бедром, проходя мимо, на несколько мгновений прижимался всем своим гибким горячим телом во время импровизированных тренировок с мечом. В такие моменты вождь эссанти с бесстрастным лицом принимался усиленно думать о холодной тюрьме с железными решетками, скотоложестве или о толстой монахине, щупавшей его, десятилетнего, в монастырской кладовой. Только выдержка воина степи помогала сохранить самообладание, а еще – гордость. Мальчишке придется умолять его, и точка. Кинтаро не видел причин, почему бы этому не произойти.
