И вообще мне мало какой-либо субкультуры. Даже если вся «Бутырка» будет провожать меня как героя, когда, убив тех, кто пытался меня оскорбить, я пойду делать чистосердечное признание – мне будет мало этого почета и этой славы. Мне нужно все общество. Весь мир. Вся Вселенная!
И тут я понял, что Волгин просто провоцирует меня. Чтобы я сам засадил себя так, что никакой Кабош меня не вытащит.
Ничего! Мы еще поборемся!
– Ну что? – спросил Глеб.
– Возможно, я завтра вас покину.
– Переводят?
– Как ты догадался? Переводят в «Бутырку» или выпускают под залог…
– Выпускают?! Слушай, главное, ничего не забыть. Собери вещи заранее. Примета такая: что-нибудь забудешь – вернешься. А мы уж тебя из камеры вымоем – полы отдраим! Чтобы не вернулся больше никогда, чтобы на свободу вышел!
– Спасибо, Глеб. Ответь мне только на один вопрос, напоследок. Что, надо было убить?
– О чем ты?
– Ты понял.
– Мусорам поверил?
– Глеб, если обещал убить – убей, есть такой воровской закон?
– Есть. Но больше для братвы, для наших. Ты же не наш, самурай. Ты мужик, уж не обижайся. Но ты нормальный мужик, даром, что интеллигент. Правильный, – он усмехнулся. – И спасибо, что не убил.
Утро. Часов десять. А значит, я не сплю уже четыре часа. Здесь подъем в шесть. Будят немилосердно, включая гимн на полную громкость. Зачем? Чтобы бездельничать?
В тюрьме не заснешь и без гимна. Сон превращается в полудрему-полузабытье, не приносящее отдохновения, не восстанавливающее, а отнимающее силы.
– Снилось что-нибудь? – спросил Глеб.
Здесь до смешного серьезно относятся к снам.
Мне снилась Жюстина. Мы шли с ней, взявшись за руки, по широкой трубе с полупрозрачными стенами, словно по подводному туннелю.
– Это девушка, которую ты убил? – вступил в разговор Васька.
– Которая умерла.
– Это хорошо, – заметил Глеб. – Значит, она вроде призрак. В некоторых зонах есть привидения. Если являться начинают – к амнистии. Добрая примета. А в конце туннеля что было?
– Свет, – усмехнулся я.
– На «А» фамилия! – раздалось из коридора. – С вещами на выход!
– Ну, ничего не забывай, – шепнул Глеб. – Удачи!
Кроме всего прочего, я прихватил пайку хлеба.
– Оставьте, это вам больше не понадобится, – сказал толстый лысоватый мент.
Меня выпускают на свободу.
За воротами Петровки лежит снег, белый, как подвенечное покрывало, а высоко над головой сияет небо, высокое и синее, как в первый день творения. Меня никто не встречает. Где уж ментам сообщить моим друзьям об освобождении! Что им до того, что у меня нет ни денег, ни теплой одежды (кожаная куртка так и осталась у заинтересовавшегося ею петровского мента)!
Но я не замечаю ни отсутствия шнурков на ботинках, ни отсутствия куртки, ни ветра, ни мороза – только бездонное небо над головой и свою свободу.
Иду по бульварам в сторону Чистых прудов. Не торопясь, слушая скрип снега под ногами, чуть не хохоча в голос и задыхаясь от счастья.
Добрался до дома, наполовину пешком, наполовину зайцем на трамвае, и не заработал даже легкого насморка. Я весел и просветлен, как суфийский шейх во время молитвы, и сам могу полмира согреть своим теплом. Как только не таял снег под моими ногами?
Эндорфиновая буря, вызванная освобождением, бушевала еще неделю. «Ага! Со мной творилось то же самое, когда я вернулся из армии», – ухмылялся Кабош.
Но неделя прошла, и я вдруг осознал:
а) что свобода еще не окончательная (дело не закрыли, хотя перевели на статью «причинение смерти по неосторожности»), и у меня есть шанс загреметь обратно, несмотря на утверждения адвоката, что человека, который прибыл на суд своим ходом, а не приехал на машине с зарешеченными окнами, психологически засадить труднее, и последнее, в общем-то, редко случается;
б) что на мне висит офигительный долг Кабошу и еще нескольким добрым людям, потратившимся на адвоката и залог;
в) Жюстина мертва, и пустоту, возникшую после ее ухода, я ощущаю все острее и горше.
С первым и последним пунктами я ничего не мог поделать, а потому сосредоточился на втором.
Работу в институте я потерял. Ну и хрен с ней! Она практически не приносила денег. Зато мои ученики в клубе восточных единоборств остались верны, как самураи господину, несмотря на возведенные на него обвинения. Но этого мало. Я брался за любую работу от сочинения рецензий и переводов до погрузки-разгрузки. Уставал страшно, зато это помогало забыться.
В начале марта я смог расплатиться с долгами за услуги адвоката. Пригласил Кабоша с Джин в корчму «Тарас Бульба» и вручил деньги в торжественной обстановке. Выпендриваться не стал и пил горилку вместе с мэтром, тем более что и дама ничего не имела против.
Мы потребовали счет, расплатились и собрались уходить. Я поднял голову. Вместо огромного, в два этажа, ресторанного окна колеблется мерцающая пленка. За ней лежит московская улица, такая, какой ей и следует быть, но под багровым пылающим небом.
– Что с тобой? – спросил Кабош, вставая из-за стола.
– Оглянись, – тихо сказал я.
– Ну и что? Закат. – Он пожал плечами.
– Да нет, ничего.
Я прокусил себе губу и почувствовал во рту железистый привкус крови.
Объявление о мероприятии висит на их сайте. Теоретически проникнуть туда невозможно, не пройдя предварительного собеседования, но для нас не составило труда проследить, где это находится.
Сашка был здесь вчера и упорно изображал садиста. Потом поделился впечатлениями:
– Умники, у которых шарики заехали за ролики. С умниками бывает. Это ж надо додуматься, с порки кайф ловить!
– Ладно, отдыхай! Завтра я сам пойду. Совесть не позволяет отбирать у тебя все выходные.
Возражать он не стал, но во взгляде мне почудилось сожаление.
Я спустился по узкой лестнице к обитой железом подвальной двери и позвонил.
Открыла невысокая молодая женщина, осмотрела меня критически, спросила:
– Вам кого?
Я предъявил удостоверение.
– Минутку, – растерянно сказала она и попыталась скрыться за дверью, но я вставил ботинок в проем.
– Стоять! Тихо! Не рыпаться! И только пикни – оформлю как сопротивление милиции.
Я поразился, как легко она подчинилась и позволила войти. Взял за локоть.
– Ну, теперь пошли!
Вдоль стен большой комнаты горят свечи, освещая козлы, косые кресты, столбы с цепями. Свет играет на металле наручников и отражается в отполированных до блеска блоках, прикрепленных к потолку, и приспособлении на стене, похожем на лебедку. Через блоки перекинута веревка. Я вдруг совершенно четко осознал: дыба. У противоположной стены стоит массивная деревянная рама, зачем-то с железными кольцами по углам, и козлы с лежащим на нем толстым бревном. Через бревно перекинуты кнуты, плети и многохвостки и разложены кожаные браслеты с металлическими кольцами и ошейники с шипами.
