— Где вы?
Молчание длилось больше минуты. Карлсен повторил вопрос несколько раз. Чувствовалось, что Армстронг выдавливает слова с большим трудом.
— Они не дают мне говорить…
— Кто «они»?
Ответа не последовало.
— Послушайте, Армстронг, — с нажимом заговорил Карлсен. — Если хотите, чтобы мы помогли вам выбраться, скажите, где вы находитесь. Где вы?
На губах у Армстронга запузырилась слюна. Он тяжело, с присвистом, задышал.
— Я… здесь, — выдавил он; остальное утонуло в надсадном сипении.
И тут его тучное тело словно подбросило. Армстронг зашелся протяжным воплем, от которого веяло таким нечеловеческим ужасом, что все содрогнулись. Втроем они навалились на неистово бьющееся тело, пытаясь его удержать. Это оказалось непросто: сопротивление было поистине железным. Уступив, наконец, Армстронг унялся, тяжко дыша; Карлсен сидел у него на одной руке, Хезлтайн на другой, Фаллада — на обеих ногах.
— Армстронг, — обратился к надзирателю Карлсен, — вы можете видеть, кто держит вас в плену?
— Да. — Глаза его распахнулись — незрячие, безумные от ужаса.
— Скажите ему, чтоб говорил с нами. Скажите. Тело неожиданно дернулось, норовя свалиться с кушетки; Карлсен с Хезлтайном придержали его. В дверь раздался стук. От неожиданности все вздрогнули.
— Кто?
— Лэмсон, сэр. Принес вам ноотропина с мефидином.
Фаллада отпер дверь.
— Ага, благодарю.
— Вы ведь знаете, как его использовать, сэр? Дождетесь, пока он придет в чувство, и только тогда очередную дозу.
— Не беспокойтесь, мы знаем. — Фаллада, не церемонясь, захлопнул дверь и снова ее запер.
Армстронг пока лежал тихо. Карлсен расстегнул ему манжет и закатал рукав на пухлой, волосатой руке. Выше локтя никак не шло. Хезлтайн подал со столика хирургические ножницы. Карлсен вспорол рукав от запястья до самого плеча. Стоило взять шприц, как Армстронг сел и дернулся в сторону. Карлсен выронил шприц и снова схватил толстяка за руку. Хезлтайн помог водворить Армстронга обратно на кушетку.
— Ганс, бери шприц, действуй! — решительным голосом сказал Карлсен.
И тут из губ Армстронга исторгся голос настолько спокойный и уверенный, что все невольно застыли на месте.
— Нет нужды. Если вы меня отпустите, я обещаю покинуть Землю.
Фаллада со шприцом в руке замялся в нерешительности.
— Давай, вводи. Он все лжет. Если не сделать укол, он через десять минут ускользнет. — Мышцы под руками у него в секунду налились твердостью, пришлось навалиться изо всех сил, чтобы удержать бьющуюся тушу.
Снова грянул голос:
— Карлсен, ты меня разочаровываешь. Я думал, ты понял.
Карлсен удержал в себе соблазн вступить в дискуссию.
— Давай, давай, — кивнул он Фалладе. Ганс всадил иглу как раз над тем местом, где сочилась струйка крови от первого укола, и выжал поршень. Они сидели, наблюдая за лицом Армстронга. Через минуту с небольшим дыхание углубилось. Взор окаменел, и чуть отвисла челюсть.
— Ты меня еще слышишь? — спросил Карлсен, одновременно прислушиваясь. Ответа не последовало.
— Может, дали слишком много, — подумал вслух Хезлтайн.
Карлсен покачал головой. Он заговорил Армстронгу в самое ухо.
— Слушай. Если понадобится, мы будем держать тебя в таком состоянии целыми днями, неделями. До тебя доходит?
— Да. — Голос прежний, но только доносился слабее, не так четко. Дыхание сделалось прерывистым.
— Как бы не кончился, — забеспокоился Фаллада.
— Даже если и кончится, чего уж теперь, — жестко сказал Карлсен. — Нечисть погибнет вместе с ним. Так что одно другого стоит.
— Всех нас не уничтожить, — глухо рокотнул голос.
— Ничего, постараемся, — заверил Карлсен. — Пошлем на вашего циклопа боевые корабли. — Он наклонился ближе. — И особое внимание уделим тем желтым моллюскам.
Фаллада взглянул с удивлением, но ничего не сказал. Веки у Армстронга устало смежились. Лицо потеряло всякое выражение, кожа как-то обмякла.
— У нас здесь еще один шприц, — сообщил Карлсен. — Будешь отвечать на наши вопросы, или вводим?
Некоторое время лежащий безмолвствовал. Затем голос произнес:
— Задавайте ваши вопросы.
— Как твое имя?
— Вам его не выговорить. Можете звать меня Г'роон.
— Ты мужчина или женщина?
— Ни то, ни другое. Нашей расе не присущ пол, как вашей.
— Какая у тебя раса? — вклинился Хезлтайн.
— Можете назвать ее Ниотх-Коргхай. Хотя человеческими связками произносить все равно бесполезно: звучит совсем не так.
— Откуда ты? — задал вопрос Фаллада.
— С планеты под звездой… назовем ее Ригел. Ее не видно, даже в самые мощные ваши телескопы.
— Твой возраст?
— По вашему земному исчислению, пятьдесят две тысячи лет. Все трое многозначительно переглянулись.
— У вас все живут так долго? — спросил Карлсен.
— Нет. Только мы, Уббо-Сатхла. Мы — это те, кого вы именуете вампирами. Диктофон прилежно записывал сказанное.
— А остальные Ниотх-Коргхай? Сколько они живут? — продолжил Фаллада.
— Примерно триста ваших земных лет.
— Как вы стали вампирами? — спросил Хезлтайн.
— Это долгая история.
— Все равно, нам надо знать. Рассказывай! Несколько минут стояла тишина; Карлсен уже начал подумывать, что существо не собирается отвечать. Но вот голос снова ожил:
— Наша планета полностью покрыта водой. И раса наша, как вы догадались, имеет форму, что называется, моллюсков. Только у здешних моллюсков мозга почти нет. У Ниотх-Коргхай же, наоборот, высоко развиты мозг и нервная система. Тела у нас необычайно легки, поэтому мы можем жить при громадном давлении. Наша жизнедеятельность основана на элементе под названием флюорин, которым изобилуют наши моря, как ваши — хлоридом натрия. Под морями у нас существуют огромные природные пещеры, которые и стали нашими городами. Они гораздо больше ваших пещер на Земле — самые мелкие по пятнадцать километров в высоту.
Когда на вашей планете господствовали гигантские ящеры, у нас уже была высокоразвитая цивилизация. Человеческий ум любит загромождать себя техническими проблемами и возвеличивает науку. Ниотх-Коргхай занимает лишь то, что у вас зовется религией и философией. Каждый из нас стремится познать Вселенную и максимально с ней слиться. Этим объясняется и то, почему у нас нет обособленных полов, как на земле. Ваши тела передают искру жизни в момент наивысшего полового возбуждения. Ниотх-Коргхай, в отличие от вас, могут получать такую энергию напрямую из эфира. Они проникаются любовью не к себе подобным, а ко Вселенной. И в момент наивысшего созерцания зачинают от жизненной энергетики Вселенной.
