— Ты пообедаешь со мной перед отъездом?
Она рада, что уезжает. Генри не дает ей идеальной любви, он любит ее грубо. Он сильно задел ее гордость, возжелав обыкновенных женщин — некрасивых, пассивных. Он не может выдержать ее бескомпромиссность и силу. Сейчас я ненавижу Генри, сильно и искренне. Я ненавижу мужчин, которые боятся женской силы. Возможно, Джин любила силу и разрушительную энергию Джун. Она — разрушение.
Позже я поняла, что Хьюго возненавидел Джун. Он сказал мне, что моя сила — мягкая, вкрадчивая, созидательная, нежная, женственная, а ее — мужская. Хьюго говорит, что у нее мужская шея, мужской голос и грубые руки. Он удивляется, как я этого не замечаю. Да, я этого не вижу, а если и вижу, то мне наплевать. Хьюго признается, что ревнует меня к Джун. Они возненавидели друг друга с той самой минуты, как познакомились.
— Она полагает, что своей женской эмоциональностью и слабостью сможет любить в тебе то, чего не могу полюбить я?
Да, он угадал. Хьюго был очень нежен со мной, но когда он заговорил о Джун, я сразу вспомнила, как мы шли, держась за руки. Джун не возбуждает меня так, как мужчины, но что же тогда? Вероятно, я сама — по-мужски — хочу обладать ею, хочу, чтобы она любила меня глазами, руками, как умеют только женщины. Это любовь особого рода, утонченно — проницательная.
Я ненавижу Генри за то, что он посмел оскорбить великую гордость жены. Превосходство Джун раздуло в нем огонь ненависти, жажду мести. Он глазеет на мою нежную служанку Эмилию. Та обида, которую он причинил Джун, заставляет меня любить ее еще сильнее.
Я люблю ее за то, что она посмела быть такой, за ее жесткость, эгоизм, порочность, за адскую разрушительность. Она без малейших колебаний стерла бы меня в порошок. Она личность, живущая на пределе. Я поклоняюсь той смелости, с которой она причиняет боль, я хочу стать ее жертвой. Она прирастит меня к себе. Она будет Джун плюс все то, из чего состою я.
Джун и я встретились в «Америкэн Экспресс». Я знала, что она опоздает, но мне было все равно. Я пришла туда даже раньше назначенного времени, почти больная от напряжения. Неужели я увижу ее средь белого дня, она появится из толпы? Неужели это возможно? Я боялась, что простою там, вглядываясь в лица прохожих и думая, что никакой Джун нет, потому что Джун — плод моего воображения. Я не могла поверить, что она пройдет по улице, пересечет бульвар и появится, вынырнув из моря мрачных безликих людей. И как радостно мне было, когда толпа расступилась и я увидела ее, такую невероятную и удивительную, идущую ко мне. Я взяла ее теплую руку. Она идет за почтой. Неужели клерк «Америкэн Экспресс» не видит этого чуда, не видит Джун? Никто никогда не сможет идти за почтой так, как это делает она. А сможет ли какая-нибудь другая женщина носить потертые туфли, поношенное черное платье, ветхий темно-синий плащ и старую фетровую шляпу так, как она?
В ее присутствии я не могу проглотить ни куска. Но внешне остаюсь спокойной, надеваю на лицо маску восточной невозмутимости, такую обманчивую. Джун пьет и курит. Она совершенно ненормальная, у нее куча страхов и фобий. Ее подсознание выдало бы ее суть любому психоаналитику, но я не в состоянии анализировать. Все в ней — ложь. То, что она воображает, для нее и есть реальность. Но что Джун так старательно пытается создать? Возвысить собственное «я», защитить и прославить его? В обволакивающем тепле моего откровенного восхищения она расцветает, кажется жестокой и беззащитной одновременно. Мне хочется защитить ее. Какая ирония судьбы! Я защищаю ту, чья сила безгранична. Энергия Джун так велика, что я верю в нее, верю ей, когда она утверждает, что вовсе не старается разрушить все вокруг себя. Пыталась ли она уничтожить и меня? Нет, она просто вошла в мой дом, и у меня немедленно возникло желание принять от нее любую боль. Рассчитывает ли она свои будущие ходы? Если да, то только после того, как осознает свою силу и начинает раздумывать, как ее использовать. Не думаю, что злые силы, таящиеся в ней, направлены на что-то конкретное. Она сама страдает от них.
Джун стала для меня человеком, которого нужно жалеть и защищать. Она погружена в порок и трагедии, которых не может вынести. Наконец-то я добралась до ее слабого места. Жизнь Джун полна фантазий, а я хочу заставить ее хоть чуть-чуть ощутить реальность. Я хочу применить к ней силу. Я, потонувшая в мечтах, никак не связанных с реальной жизнью, одержима бешеной силой: хочу схватить руки Джун, отвести ее в гостиничный номер и воплотить нашу общую мечту в реальность, мечту, в которой она всю жизнь не могла признаться самой себе.
Я отправилась к Эдуардо, разбитая после трех часов, проведенных с Джун. Он разглядел в ней слабость и заставил меня проявить силу.
Я с трудом владела собой, когда в такси Джун сжала мою руку. Я не стыдилась своего обожания и смирения. Ее жест не был искренним. Я не верила, что она способна любить.
Джун говорит, что хочет, чтобы то розовое платье, которое было на мне в вечер нашей первой встречи, осталось у нее. Когда я сказала, что хочу сделать ей прощальный подарок, она попросила духи, аромат которых она уловила у меня дома. Она хочет всегда иметь их при себе, чтобы будить воспоминания. И еще ей нужны туфли, чулки, перчатки, нижнее белье. Сентиментальность? Романтичность? Если она действительно… Почему я в ней сомневаюсь? Может быть, она просто чувствительна, а чувствительные люди всегда фальшивят, когда в них сомневаются; они колеблются, поэтому и выглядят неискренними. И все-таки я хочу ей верить. Не так и важно, любит ли она меня. Эта роль не для Джун. А я просто переполнена любовью к ней. И в то же время чувствую, что умираю. Наша любовь будет смертельной игрой. Мы останемся в объятиях нашего воображения.
Когда я пересказываю Хьюго истории Джун, он отвечает, что они — просто дешевка. Я не понимаю.
Два дня с нами провел Эдуардо. Он одержим психоанализом и объяснил мне, какой кризис я сейчас переживаю. Я снова хочу увидеться с Джун. Я хочу видеть ее тело. Я не смела взглянуть на него, но знаю, что оно прекрасно.
Вопросы Эдуардо выводят меня из себя. Он безжалостно наблюдает за моим смирением. Я пока не добилась ни успеха, ни славы. Эдуардо заставляет меня вспоминать, что меня бил отец, что мое первое воспоминание о нем — унижение. Отцу нравилось делать мне больно, говоря, что я стала страшной после тифа, — очень похудела, мне обрили волосы.
Что же делает меня больной сейчас? Джун. Джун и ее зловещая манкость. Она принимала наркотики, она любила женщину, она говорит на ужасном жаргоне. И, несмотря на все это, сохранила невероятную, почти старомодную сентиментальность.
