Были ли эти ужасные слова произнесены во сне, или же их подсказало ей предчувствие? Никто этого не знает, однако их услышали, и, какого бы мнения о природе мы ни придерживались, к словам этим, несмотря на неясность их происхождения, без сомнения, следует прислушаться.
Кому было суждено усеять шипами дорогу счастья, по которой, как казалось, должна была шествовать Эфразия? У нее было все: богатство, почести, красота, знатное происхождение... Каким злобным фуриям суждено было встать на пути у г-жи де Ганж, беспрепятственно следовавшей по сияющей стезе, уготованной ей в жизни? Чьему коварству суждено было стать тем ядом, от которого увяла сия прекрасная роза? Кто был столь свиреп, что пожелал обрушить гнет несчастий на плечи той, чье единственное предназначение заключалось в том, чтобы украшать жизнь других, той, которая с присущей ей утонченной чувствительностью причисляла к величайшим наслаждениям своим удовольствие догадываться о несчастьях ближних, дабы несчастья эти облегчать либо предупреждать? Кто решил развеять иллюзии, укоренившиеся в любящей душе прекрасной маркизы?.. Пока мы не назовем его имени: безжалостно требовать от автора дотошного описания преступления, а от историка — мельчайших подробностей его свершения. Детали сии столь мрачны и зловещи, что, страшась показать их во всей их неприглядности, мы предпочитаем предоставить читателю возможность догадаться о них самому — но не посредством тех отвратительных красок, коими их следует изображать, а с помощью рассказа о событиях, преступление сие предваривших и подтолкнувших преступников совершить его.
К утру маркиза немного успокоилась. И разумеется, как только она дозволила Альфонсу прийти, он тут же был у нее.
— О дорогая Эфразия! — воскликнул он.— Почему вчера ты была так печальна? Почему,
едва ты переступила порог этого замка, из глаз твоих хлынули слезы? Что здесь пришлось тебе не по душе? Быть может, уединенное его расположение тебе не по нраву? Не беспокойся, дорогая Эфразия, мы будем принимать здесь родственников и друзей. У меня есть два брата; сейчас дела удерживают их вдали от этих мест, но как только они освободятся, так тотчас примчатся познакомиться с тобой. Оба они любезны и молоды, и оба постараются тебе понравиться, и в результате мы превратим наш старинный замок в обитель радости. К нам будут приезжать друзья и соседи, а если тебе этого будет мало, мы поедем в Монпелье или в Авиньон. Эти города находятся неподалеку отсюда, так что и в одном, и в другом мы сможем вкусить все те удовольствия, коих не может предоставить нам деревенская жизнь.
— Мой дорогой Альфонс, — ответила маркиза, — разве я не сама решила покинуть столицу? Разве ты не помнишь, какие причины побудили меня перебраться сюда? Ты же знаешь, дорогой супруг, я уверена, счастья можно достичь только в уединенном уголке, там, где я одна, без помех, могу наслаждаться твоим обществом. Так почему же ты обвиняешь меня в том, что я столь быстро изменила свое решение?
— Но этот страх, эта печаль...
— Как только ты вновь рядом со мной, все мои страхи немедленно улетучиваются... я даже забываю причину, их породившую. Да и как я могу ее вспомнить? Она призрачна, Альфонс, уверяю тебя: это всего лишь мысли, витающие вокруг нас... мысли, кои невозможно ни выразить, ни осознать, ибо они похожи на блуждающие огонь-
ки, не способные ни зажечь костер, ни осветить дорогу путнику. Так не тревожьтесь же, друг мой, вы снова со мной, и я спокойна. Давайте лучше обойдем замок, ибо я сгораю от нетерпения увидеть каждый его уголок. А потом осмотрим парк, пройдем по его аллеям — я хочу увидеть все. Скажите слугам, чтобы обед подали попозже, но не забыли, что за время прогулки мы все нагуляем зверский аппетит.
После завтрака, как только маркиза была готова, супруги в сопровождении соседей, прибывших приветствовать молодых, приступили к осмотру своих владений.
Уместно будет заметить, что еще полтора года назад маркиз, предвидя, что жена его непременно захочет посетить фамильный замок, велел заранее подготовиться к ее приезду. Мы сейчас постараемся описать, что было для этого сделано.
Сначала решили осмотреть длинную галерею, расположенную в противоположном крыле, вдалеке от комнаты, временно отданной в распоряжение маркизы, так как в отведенной молодой госпоже спальне еще не была завершена отделка.
Стены галерей украшали скромные семейные портреты, производившие на души чувствительные особенно сильное впечатление, какое не смогли бы произвести ни пышные наряды, ни надменные взоры парадных портретов, являющие удовольствие исключительно для глаз, но не дарящие ни единой радости сердцу.
— Господа, — обратилась маркиза к сопровождавшим их дворянам, — нынешний модник, кичащийся — без всякого на то основания — убранством своего жилища, встретив гостей, пришедших полюбоваться его домом, немедленно
начинает хвастать своими картинами. «Смотрите, вот Афинская школа, а вон Амур, опутавший своими сетями Граций», — говорит он. А я просто обниму вас и скажу: милые друзья, вот мои предки. Я знаю, что при них отцы ваши были счастливы, а потому я надеюсь, что, храня память о них, вы будете любить и меня, ибо я, следуя их примеру, сделаю все, чтобы вы были счастливы.
Южный конец величественной в своем скромном убранстве галереи вел в апартаменты, предназначенные для маркизы де Ганж, а противоположный конец ее упирался в замковую часовню — укромное пристанище духа, озаренное светом, лившимся сквозь окошки в куполе. Каждый, кто стоял в лучах этого света, устремив свой взор в сторону комнат маркизы, преисполнялся благочестивыми мыслями о том, что Святой Дух, почтивший своим присутствием смертных, без сомнения, не забудет и про этот уголок, напротив которого станет обитать одно из тех прекраснейших созданий, в которые он когда-то вдохнул душу. В строгих стенах часовни, не изобиловавшей ни украшениями, ни реликвиями, в центре, в окружении четырех серебряных канделябров, между которыми разместились вазы с цветами, высилось распятие, напоминавшее о Господе нашем, пожертвовавшем собой ради спасения людей. А над распятием висела картина, где была нарисована Богоматерь. И знаете, что сделал Альфонс, пожелавший поселить любовь к этой святой женщине — своей жене — в душах тех, кто приходил преклонить колени перед священной жертвой? Он заказал парижскому художнику изобразить г-жу де Ганж в облике заступницы всех страждущих,
и теперь страждущие, явившиеся поклониться изображению той, в ком они видели божественную заступницу, одновременно возносили молитвы свои лику Эфразии.
Заметив столь утонченный обман, нежная и трепетная душа набожной г-жи де Ганж возмутилась, и она с упреком попеняла мужу.
