Мы, оказывается, потребовались для картины. Мастерица задумала написать очень сексуальную картину и нас на нее поместить. В смысле, нарисовать. Мы для нее как натурщицы, так она сказала. А Мамонт, он же нас по ее просьбе пригласил. А мы–то думали, что для секса!
Обговорили все, и она даже пообещала что–то, если ее картина уйдет, как она сказала, какому–то меценату, то даст нам по сотни баксов.
— Так что не переживайте, никто вас не увидит и не опознает. Живите спокойненько и занимайтесь своими делами. Только мне полдня позируйте, а там я с вами рассчитаюсь.
— А что мы должны? Зачем мы именно, почему не другие? Мало вам баб что ли?
— Баб–то хватает, а вот таких, как вы, мне не найти.
— Чем же мы такие уникальные?
— Видите ли, девочки, заказ у меня уж больно специфический. Не многие согласятся часами позировать, тем более в таких позах.
— А чем вам другие не угодили? Вы хоть попробовали с ними?
— Пробовала, да не получилось. А с вами я думаю, все получится. Давайте, записывайте адрес и телефон, завтра созвонимся. Жду вас к десяти, устроит?
По дороге домой мы с Жекой все обсуждаем ее предложение.
— Да, сто баксов — это деньги! — Мечтательно говорит Женька. — Да вот я что думаю, что их надо ведь еще заработать. Интересно, что она нам такое предложит, что оно стоит не меньше чем сто баксов?
— Наверное, с ней переспать? — Умничаю.
— Ну, ты даешь! Ты хоть знаешь, как надо так переспать, чтобы баба тебе сто баксов под ноги швырнула? Это только у мужиков так, только им такие бабки отваливают и то ведь за их неустанную работу над нами со своим….
— Это почему же только у них, я например…
— Да, помолчи уже, знаток бабских утех! — Я услышала и обиделась даже, мне ее замечание сильно задело за живое.
— Тебе что? Все, что я с тобой делаю, тебе не нравится, не интересно, я что, неумелая, не…
— Ну, началось! Еще нюни распусти. И потом, слушать надо ушами, а не эмоции свои и настроения мне показывать! Поняла ты, полюбовница моя непутевая…
— Так все–таки твоя?
— Да моя, моя! Куда мне от тебя деться?
— А может, ты жалеешь, что не с той, не с художницей?
— Может и жалею…
— Не может, а точно! Я же все видела, как ты рот раззявила и только на нее и пялилась весь вечер.
— А что? Баба она подходящая, и я знаешь, что думаю, что у них совсем все по–другому, чем у нас.
— Как это? Они что же не женщины, что ли, или мы не женщины?
— Конечно мы, не они! Мы по сравнению с ними еще девочки.
— Ну, вроде бы так, но ведь у нас с тобой тоже уже волосики и пирожок, словно испечен только, как сдобная булочка и…
— Вот именно так! У нас все еще пирожок, а у них…
— Жека! Ты пугаешь и обижаешь меня, когда так говоришь! Все, я с тобой больше не разговариваю. Тебе моя не нравится, ей, видите — ли, пирожок мой уже не нравится, ей подавай… Кстати, что ты такое в ней усмотрела?
— А, тебе не понять. К тому же ты ведь решила не разговаривать со мной.
— Ну, Женечка, я посутила, посутила, я же ведь еще маленькая, как ты сказала и у меня еще маленькая ладушка там! Так?
— Да так, так!
— Тогда поясни мне по–человечески, что не так во мне? Чем я не подхожу тебе?
Жека молчит и только смотрит в окно. А трамвай наш неторопливо плетется и дергается на стрелках, как бы сам располагает к откровенному разговору. В салоне немного людей, поздно, потому мы спокойно с ней сели сзади и беседуем. Ведь ехать нам предстоит еще целых полчаса. Почему бы не поболтать по душам? Тем более с кем? С моей ненаглядной….
Жека молчит, и это меня начинает сначала пугать, а потом раздражать. Думаю, что она такое замыслила. Неужели ей меня мало? Что ее во мне не устраивает? Повернулась к ней, разглядываю ее лицо.
Боже, как оно мне нравится, к тому же оно ведь родное и мое! Да разве только ее лицо, а вся она… Как вспомнила, так меня словно горячей водой и там, где сжимались слегка напряженные ноги, оттуда по мне поползла знакомая до боли и до умопомрачения теплая и приятная тяжесть. Ох, как я хочу тебя! Так бы и заорала! И если бы не ее настроение, я бы ее да прямо бы тут в трамвае зацеловала, затискала и …
Внезапно Жека прерывает мои мечты:
— Ты спрашивала, что я такое углядела в них? — А я что, такое спрашивала разве? Но молчу, напряглась вся, так как она опять что–то противное скажет обо мне. Так подумала.
— Это такое, что связано с возрастом и с нашим внутренним миром. — Во, дает! Думаю, а сама ей с издевкой.
— Ты прямо хвилосов!
— Ага! И на лесепеде, по колидору с каклетой, да тута, прямо возле воротов! Так, что–ли? Ты не язви, может, послушаешь, да перестанешь мне тута говорить?
— А я и не говорю, это ты придумала, зачем ты так?
— Мне можно?
— Да говори, говори, может тебе полегчает…
— Понимаешь, мир наш какой–то скудный и это внутри нас, это прямо из нас так и вылезло. У нас прямо на лице это написано. Ты не замечаешь?
— Не знаю, как ты, а у меня со всем окружающим миром порядок. А вот ты ничего вокруг себя не замечаешь, это точно!
— Ты тоже заметила?
Еще бы? Я бы и не заметила? Я же ведь в ней каждую складочку, каждую морщинку знаю и готова их целовать часами, лишь бы ей было приятно, только бы ей было от этого спокойно и хорошо. Другое заметила, что она моих стараний и сил моих душевных словно не замечает, словно я не с ней.
— Заметила, конечно же. А вот только ты ничего не замечаешь…
— Вот это верно подметила. Я вот что подумаю, нам надо к ним прижиматься, ближе быть с ними. Общаться как можно чаще и как–то в их мир проникать. Ведь какой у них интересный и содержательный мир? Мамонт, мало того, что в институте, так еще и в экспедиции побывал, мамонтов видел, а она? Она вообще…
— А что она? Типичная столичная интеллигентка засратая.
— Это ты такая!
— Сама ты…
— Ну скажи? Скажи еще хоть слово, я с тобой знаешь, что сделаю?
— Ну и сделай! Я уже давно жду этого! Только прошу тебя, поскорее…
— Вот ты дура, и у тебя один только секс на уме!
— Ага! Я только и думаю… Вот сейчас, хотя бы скорее трамвай дотащился, и я, как приду, как налечу на тебя и как….
— Ну что ты? Что? Куда ты лезешь? Люди ведь вокруг!
— Какие люди? Эти? Да они мне до лампочки! Главное мне тебя надо, тебя мне недостает!
— Юлька! Да хватит уже! На нас уже так смотрят, как на…
— А хочешь, я сейчас как закричу и им всем, что ты и я….
— Да тише ты! Тише! Совсем уже голову потеряла…
Потом она мне рот закрывает, сжимает его ладонью, а я балуюсь, и все время пытаюсь крикнуть, назвать нас таким словом, от которого у меня в последнее время, как я только подумаю, даже голова кругом, и я все время это только и твержу себе. Потому, борюсь с ней и, пытаюсь все–таки выкрикнуть…
