Я чуть отстранился и приподнял ее лицо за подбородок. Глаза зажмурены, лоб и щеки облеплены пропитанными медом прядями, нос покраснел от плача и, кажется, распух. Красавица, ничего не скажешь… Но ее сердечко колотилось на моей груди, а наощупь девчонка была мягонькая и в то же время упругая, с очень даже неплохими формами, насколько я мог доверять своим рукам. В удачу не верилось: Малинка застыла в моих объятиях, позволяя поглаживать себя.
— Ненавижу запах лавандового меда, — судорожно всхлипнула она. — Ненавижу, ненавижу…
— Ну-ну, успокойся, — шепнул я. — Сейчас избавлю тебя хотя бы от его части, — и принялся слизывать липкие потеки с ее скулы. Ничего не имею против лавандового меда. А когда он размазан по такой миленькой мордашке, удовольствие удваивается. Не удержался, и прижался губами к веснущатому носику.
— Не надо, — зашептала девушка, но даже не попыталась отвернуться или отстраниться. Значит, на слова можно не обращать внимания, и я продолжал трудиться над ее лицом, время от времени позволяя себе вполне невинные поцелуи, пока она не поймала мои губы своими устами.
Целоваться, к моему удивлению, девчонка умела.
— Мы склеимся так, что не сможем оторваться друг от друга, — пробормотала Малинка, переводя дух после поцелуя.
Интересно, понимает двусмысленность сказанного или нет?
— К чему нам отрываться? — спросил я, становясь все настойчивей. Нужно пользоваться моментом. Уже не столько о работе думаю, сколько о себе. Так хочется эту сладенькую беляночку, что в паху все горит.
— Ты обещал меня не трогать, — а сама чуть ли не рубашку на себе рвет.
— Не трону, если не желаешь, — с трудом отстранился от пышной грудки, где теперь пылал след моих губ.
Девчонка молча скользнула рукой мне на спину и легонько провела ноготками от лопаток к пояснице. Я не сдержал стона удовольствия. Люблю, когда мне спинку чешут.
— Пожалуй, желаю, — проворковала она, окончательно избавляясь от рубашки, раздвигая бедра и усаживаясь на меня.
Штаны оставались завязанными, а Малинка, будто нарочно, стала елозить по низу моего живота. В голове помутилось. Я понимал, что оказался в положении сопливого пацана, которого ушлая бабенка решила подразнить, но настаивать на чем-то ином не было ни сил, ни особого желания. Некоторым женщинам нужно просто покориться. Для начала, понятное дело. И я привалился спиной к кровати, вытянул ноги, огладил широко разведенные девичьи бедра и снова принялся целовать ее грудь и шею, ласкать губами и языком. Продержусь сколько смогу, потом, если не удастся разогреть девчонку, спущу в штаны, чего она, верно, и добивается. Докатился, матерый соблазнитель…
И осталось только ее тело, начинавшее гореть под моими руками и губами, сладость меда на белоснежной коже и горьковатый запах лиловых цветов. Не знаю, сколько прошло времени до того момента, как я услышал ее стон, а мгновение спустя нетерпеливые пальчики ловко распустили шнуровку на штанах. Шустрый друг тут же вырвался на волю, чуть не прилипнув к животу. На удивление невовремя подумалось, до чего ж они оба у меня голодные. Малинка с очередным стоном прижалась к члену горячим и скользким женским местом. Я зарылся лицом меж ее грудей, думая, как здорово было б поелозить здесь моим перцем, и одновременно пытался овладеть ею. В такой позе девчонке, пожалуй, будет больно, если она девственна, но сдерживаться уже не могу, да и потом, красотуля сама виновата. Нечего было устраивать это представление у меня на коленях.
Мысли захлестнула и унесла горячая клубящаяся мгла, когда Малинка едва ли не сама насадилась на восставшую плоть. Мужчину она уже познала до меня, и тут же начала быстро, резко двигать бедрами, тяжело дыша, коротко постанывая. Я обнял ее, прижал к себе, и принялся поддавать снизу. Обладать беляночкой оказалось сладко, к тому же ей нравилось происходящее, она этого не скрывала. Внутри девочка была узенькой, сочной, горячей, а время от времени так сжимала мой член, что я стонал, как юнец, не мог сдержаться. Когда все кончилось, мы застыли, обнявшись, не в силах оторваться друг о друга или хотя бы разорвать телесную связь.
Наконец Малинка шевельнулась и прошептала:
— Я есть хочу.
— Я тоже.
Она слезла с меня, надела свою рубашку, теперь уже окончательно превратившуюся в лохмотья, и заоглядывалась в поисках подноса. Я заправил хозяйство в штаны и достал из-под кровати наш завтрак. Очень скоро от него ничего не осталось. Хорошо, Флокса кувшин с водой большой принесла: после всех этих кушаний, облизывания сладкой девочки и прочих занятий пить хотелось зверски.
— За этим тебя сюда и подсадили? — спросила девчонка.
— Зачем?
— Приучить меня к постельным утехам.
— Чего тебя приучать? Ты многим фору дашь, — усмехнулся я. — Не понимаю, почему с другими ломалась? Тебе эти занятия очень даже по нраву.
— Не хочу быть шлюхой.
— Чего ж ты со мной так быстро сдалась? — Вообще-то, я знаю ответ на вопрос. Есть у меня такая полезная способность: разжигать в женщинах необоримое желание. Правда, с Малинкой чуть было в себе не усомнился, уж больно она поначалу бойкая была. Хотя, может это из-за того, что я не сразу решился взяться за нее. Мог бы еще ночью приласкать, как в комнате оказался, да Ягодка из головы не шла, вспомнилось, как мы с ней здесь же, на этой кровати…
— Быстро сдалась? — Малинка выглядела удивленной. — И верно, быстро. Не знаю… Ты меня так разозлил с этим медом, я просто не в себе была.
— Теперь полегчало?
— Ага, — расплылась в улыбке. — Ты стал такой же липкий, как и я. Да и любиться с тобой сладко. Ты милый. Не хвастайся только своими успехами хозяйке. Другим я нипочем не дамся.
— Не собираюсь, — хмыкнул я, припоминая "сального хлыща". Как отодрал, так сразу стал милым. Эх, бабы… — Но и ты веди себя поскромнее при ней и Машуле. Пусть думают, что ты целочка, и времени на твое воспитание требуется много.
— Машуля — это горбунья?
— Да, — кивнул я.
— Она догадается. Очень сообразительная.
— Может, и догадается, но это не страшно. Мы с ней друзья.
— Правда?
— Правда, — не слишком охотно подтвердил я. Девчонка чем дальше тем больше выглядела весьма и весьма непростой штучкой, и раскрывать перед ней мои слабости не хотелось.
