Возникло уже знакомое напряжение. Особый вид электричества.
— Я всё нарезала для бутербродов, — не выдержав, я нарушила молчание.
Голос прозвучал глухо, будто принадлежал кому-то другому.
— Спасибо, — отозвался Юлий, не сводя с меня изумрудных глаз.
Длине его черных ресниц позавидовала бы любая девушка.
Игнорируя ускорившийся пульс, я развернулась и направилась обратно на кухню, дверь за моей спиной закрылась.
Парень появился через пару минут. Футболку он решил не надевать. Интересно, почему? Он специально это сделал, да?
Я достала йогурт и села за стол напротив Юлия.
— Спасибо, — вновь поблагодарил он, кладя на ломтик хлеба кусочки колбасы и сыра.
— Пожалуйста.
— Помнишь, ты говорила, что Нирвана – твоя любимая группа, но ты не считаешь их музыку лучшей?
— Помню. Это было, когда мы гуляли вечером по дороге, кажется.
— Вроде, да. Короче, я тогда обратил внимание на эту фразу, но тему не развил… Так вот, мне интересно, как это так? Любимая, но не лучшая.
Он откусил бутерброд и придвинул к себе кружку с чаем.
— Мы не всегда любим именно то, что лучшее, — ответила я, глядя ему прямо в глаза.
Спустя секунду после произнесения мной этой фразы, лицо Юлия переменилось, и он отвел взгляд куда-то в сторону.
Сполоснув баночку от йогурта и выкинув её в мусорное ведро, я вернулась за стол. К тому моменту парень взял второй бутерброд.
— Этот разговор был давно, почему ты вообще об этом вспомнил?
— Не знаю, как-то случайно мысль до этого дошла.
— Знаешь, просто это сложно объяснить словами. Я понимаю, что музыка Курта – не самая лучшая, разумеется, мне очень нравятся его песни, звучание и смысл… Какие-то больше нравятся, какие-то меньше. Но объективно я понимаю, что они – не лучшие. На самом деле, я убеждена, что лучшего, как такового, вообще не существует, это слишком субъективно. Тут как с людьми: кого не возьми, всегда найдется кто-то красивей, умней, добрей и талантливей. А музыка – так вообще полная вкусовщина. Нирвана – моя любимая группа, потому что для меня это что-то особенное. Я слышу в этих песнях израненную душу Курта. Я слышу всю боль, все эмоции… Его надрывный хриплый голос… Он вымещал в своем творчестве всю свою боль и всю нашу боль. Ему было сложно выступать и выносить популярность, но он не мог молчать, не мог не делиться всем этим. Тихий, душевный, ранимый парень, который спит в обнимку с плюшевым мишкой, выходит на сцену и поет, срывая голос, а потом еще и разбивает гитару о колонки. Он бросал вызов всему несовершенному и злому в мире, и, несмотря на агрессивность в его песнях, он хотел, он очень хотел призвать людей быть лучше, быть добрее, светлее. Кто-то может сказать, что из-за своего образа жизни он отправился в ад, но я уверена, что если рай и ад существуют, в чем, конечно, сомневаюсь, то он попал в рай. Он ангел, а не демон… Его давно нет, я никогда не общалась с ним и не пообщаюсь, но, когда слушаю его музыку, мне кажется, что он рядом… Подпевая его песням, я будто говорю с ним. Когда мне плохо, мне тоже хочется кричать во все горло вместе с ним, вымещая всю боль через эти слова. Когда мне хорошо, я напеваю его песни, чтобы выразить радость. Когда ищу ответы на свои душевные вопросы, я включаю его песни, это своеобразная медитация. Знаешь, я как-то купила копию его дневников… Мне хотелось узнать лучше его душу, узнать его, а лично это сделать абсолютно невозможно. Сейчас… сейчас мне иногда хочется полистать его дневники… Но я чувствую себя виноватой, потому что лезу в личное. И да, я их полностью просмотрела, но не переводила, не читала, посмотрела на почерк и рисунки только. А еще… еще я иногда думаю, какую оценку дал бы Курт моим действиям. Глупо, наверно… Но так сложилось, что именно он и его музыка заняли большое место в моей жизни и в моем сердце, и убирать их оттуда я не хочу, наоборот… Чувствуя связь с ним, например, когда я надеваю полосатый красно-черный свитер, похожий на его, или футболку с изображением группы, я чувствую себя более целой, более наполненной, более настоящей и живой. С ним – я не одинока. Скажешь, это глупо, да?
— Нет, совсем нет.
Этот откровенный монолог Юлий слушал очень внимательно, он отложил бутерброд, перестал есть, и всё это время неотрывно смотрел на меня.
— Спасибо.
— Почему ты почти плачешь? Из-за чего?
— Я не знаю, правда.
Я стерла слезы, которые вот-вот должны были покатиться по щекам.
— Твоя… исповедь была такой искренней. Спасибо, что постоянно впускаешь меня в свою душу. Но почему ты делаешь это?
Хотелось сказать ему всё. Рассказать о своих чувствах, о том, как и кем я себя ощущаю рядом с ним, но было страшно всё испортить и усложнить.
— Не знаю. Хочу впустить, потому и впускаю.
Парень ничего не ответил, лишь вздохнул.
— Могу спросить кое-что? Не в тему, правда.
— Давай, — он потянулся к недоеденному бутерброду.
— Что за свадьба, на которую мы… ты не пошел?
— Племянницы Михаила, того урода, которого ты видела у меня в доме.
— Он, типа, твой враг? Соперник?
— Сложно объяснить, но он прямая противоположность другу, скажем так, — Юлий отхлебнул чай, а я поймала себя на том, что снова пялюсь на его голый торс. — То, что я не пришел, можно считать проявлением неуважения, они по странным законам живут, мне такое чуждо.
— Он обидится, да? Проблем не будет?
— Знал бы он, как мне пое… — он запнулся, — пофиг на его обиды и всё остальное. Разберёмся. Забудь о нём, тебя он не тронет. Мы всё уладим.
— Зачем ему вообще меня трогать?
Я знала ответ, но всё равно решила спросить.
— Он решил, что между нами что-то есть, что теперь я уязвим. Не в тебе дело, во мне. Но не бери в голову, говорю, всё уладим.
— Хорошо, я тебе верю.
На пару минут повисла тишина, затем, поднимаясь на ноги, Юлий произнёс:
— Спасибо за ужин, могу я попросить тебя еще и посуду помыть? Я правда очень устал.
— Да, конечно, не беспокойся. Отдыхай.
— Спасибо тебе. Кстати, захотелось послушать Нирвану. Хотя я тоже порой их слушаю, особенно люблю «Heart-shaped box».
Я улыбнулась ему, убрала остатки еды в холодильник, взяв со стола кружку и тарелку, отправила их в раковину к лежащей там ложке, и включила воду. Юлий всё еще не ушел, он молча стоял около коридора. Закончив с мытьем посуды, я уже хотела отправиться к себе в комнату, чтобы взять всё необходимое для принятия душа, но парень меня остановил:
— Николь.
— Да?
Он подошел ко мне, и снова тяжело вздохнул.
— Спокойной ночи.
— Спокойной.
Юлий продолжал стоять напротив, глядя прямо в глаза и сжав губы, затем резко шагнул в сторону и направился к своей комнате, я тоже уже хотела уйти, не понимая, что тут вообще происходит, как вдруг он также резко остановился, закинул голову, видимо, глядя на потолок, и шумно выдохнул.
— Юлий… — шепотом позвала я.
В следующее мгновение парень развернулся, подскочил ко мне и пылко обнял. Сердечко ёкнуло. В ответ я обвила его торс руками. Мы стояли так секунд пять, затем, как только я почувствовала, что он начал отстранять, еле-еле касаясь губами, поцеловала его в шею. Совсем слегка. Едва дотронувшись. А после чего добавила:
— Сладких снов.
— И тебе.
Из-за нескончаемого потока мыслей мне никак не удавалось уснуть той ночью. Что это всё было? Что между нами происходит? Что он ко мне чувствует? Если что-то есть, то почему остаётся дистанция, я же не просто не отталкиваю его, а отвечаю на все прикосновения, да и сама касаюсь его? Неужели всё тормозит его преступная деятельность? Страх за меня? Страх ответственности? Нежелание отказываться от свободы? Или что? Что?
Вопросов было слишком много при отсутствии хоть каких-то ответов. Точно я могла сказать лишь одно: я сходила по нему с ума, но старалась держать себя в руках. В голове то и дело всплывали картинки с нашими объятиями, со всеми прикосновениями, с его голым торсом. Никогда в жизни мне не было так легко открыться человеку, с первых дней нашего плюс-минус нормально общения, не покидало чувство, что мы знакомы уже тысячу лет. Если бы родственные души существовали, я могла бы поставить всё, что имею, на то, что Юлий – моя.
