Я слезла с кресла и, все еще немного пошатываясь, подошла к нему.
— Ну я не могу больше тут торчать. Осточертело!
— Мири, ты в заключении, — он окинул меня бесстрастным взглядом. — О каком городе может идти речь? Если тебе что-то нужно, скажи. Или напиши список, тебе все доставят.
— Да не хочу я ничего. Мне нужно погулять. Побродить по улицам, может, заглянуть в пару магазинов — просто поглазеть. Да людей увидеть, живых. В кино сходить. Не знаю. Посидеть в баре. Выбраться отсюда! Хоть ненадолго.
Он молча на меня смотрел, терпеливо выжидая, когда я закончу. Как только я закрыла рот, он повернулся и пошел прочь.
— Твою мать! Я хочу отсюда выйти!!!
— Ты в тюрьме, Мирослава. Пожизненное заключение. Тебе отсюда не выйти. Никогда.
И он ушел. А я осталась одна посреди комнаты. Вот херня!
Я заметалась по гостиной, заламывая руки. Потом вдруг остановилась. Подумала. А чего я хотела? Если я снова с ним сплю, если ему (кажется) нравится спать со мной, это совсем не значит, что мой статус как-то изменился. Ну, кроме того, что моя больничная палата сменилась роскошными апартаментами и компанией главного тюремщика. Но не просто тюремщика, а человека, которого я обожала. И все же я не была свободна. Я была наказана. За это чертово нападение на Арку. И вообще я была уже мертва. А я? Я недовольна? Да, я недовольна, черт побери! Я хочу воздуха, солнца, ветра и свободы. И возможности приходить и уходить, когда мне вздумается. Можно подумать, я бы не возвратилась к нему. К Люциану? Да я к нему побежала бы вприпрыжку! А еще я хотела возвращения всех своих способностей. Потому что Люциан так их и не разблокировал. А без них мне чего-то не хватало. Я потеряла свою цельность, и это меня изматывало. И бесило.
Я бессильно топнула ногой. Потом тыльной стороной ладони утерла лоб. Надо сходить в душ, поменять футболку и выкинуть порвавшиеся из-за нашего бешеного секса чулки.
Поздно вечером я все еще сидела в гостиной одна. Люциана где-то носило, а я скучала. Телевизор показывал обычный набор — сериалы, новости, спорт, рекламу и нечто научно-познавательное, но меня ничто не привлекало.
Спать не хотелось. Я тосковала. Я подошла к окну, отдернула занавески и забралась с ногами на подоконник, уставившись в черное беззвездное небо. Привычное место и поза в последнее время.
— Мирослава? — раздался позади голос Гаррета.
— Опять ты! — с раздражением произнесла я и повернулась к нему.
— Ой, какой взгляд, — усмехнулся он. — И за что же ты меня так ненавидишь?
— А то ты не знаешь. За Селию. Она была моей лучшей подругой, а ты ее забил до смерти.
— У нее оказалось слабое сердце. Кто же знал, что она не выдержит, — пожал плечами Гаррет. — Ее бы все равно казнили. Вместе со второй твоей подружкой. Какая разница — раньше или позже?
— Какая разница? Ах, какая разница? — я слетела с подоконника и бросилась к Гаррету.
Тот перехватил меня в полете.
— Э-э, милая, аккуратней, расшибешься!
Я вырвалась и отскочила от него.
— Послушай, Мири. Вот я одного не понимаю. Ты меня ненавидишь. Люто ненавидишь. А моего брата нет? Почему так?
— Люциан — это Люциан.
— И? Это ответ? Ты считаешь, что он лучше меня? Ты такая наивная? Сколько ты прожила лет? Веков? Десяток?
— Тысячу лет. Плюс-минус. Точно не помню.
— Для человека очень много, для бессмертного — сущий младенец. Но этого времени вполне хватило бы на то, чтобы понять, что такие как мы — это чистое зло. В человеческом понимании, разумеется. Но мы держим вас в рамках. Не даем разгуляться.
— Пастыри? — перебила я его. — Ты считаешь себя пастырем?
— Помощником. Пастырь — твой дорогой Люциан.
— Не замечала за ним подобного, — хмыкнула я.
— Значит, ты слепа. Огнем и мечом, карающей рукой — это про него. Он беспощаден. Безжалостен. Его нельзя разжалобить. Ему неважно, кто перед ним: ребенок, женщина, старик. Ты знаешь, что он может убить одним лишь взглядом? Одной силой мысли? Он может даже не заметить, что он тебя убил. Так человек наступает ногой на жука, и идет дальше. Знаешь, скольких он самолично замучил в этих подвалах? Ты была на кладбище. Почти все пали от его руки. Ему нравится убивать. Он получает удовольствие, истязая людишек. А сколько он оставил за собой мертвых тел в других реальностях? За все свое существование?
— Сколько ему лет? — Я стояла спиной к Гаррету и продолжала разглядывать в окно черное небо.
— На человеческом языке нет такого слово, Мирослава. А если бы и было, то твой разум не смог бы его воспринять.
— А сколько лет тебе?
— Меньше. Намного. Люциан — первый ребенок нашего Отца. Он был рядом с ним эоны. Его правой рукой и его мечом. Он — Смерть, Мирослава.
— Я знаю, кто он.
— Нет, ты не знаешь. Ты знаешь его имя, но твой разум не воспринимает того, что кроется за ним.
— А ты кто?
— Я просто сын своего отца. Один из трех. Самый младший.
— И тебе завидно? Ты хотел бы быть старшим?
— Нет. Не хотел бы. Мне хорошо там, где я есть.
— Отлично. Значит, ты — Апостол Ада. Просто и скромно. Один из трех.
— Один из двух. Мы — Апостолы. Азраэль — Бог.
— Бог един. В трех лицах.
— Это наверху. Но есть еще Нижнее Царство. Не менее могущественное. И это тоже троица. Твой прекрасный Принц — один из трех. Отец, Сын и Судия.
— А кто у вас Судия?
— Моли Бога, чтобы ты никогда об этом не узнала. Это Безымянное, то, что на границе с Хаосом. То, что налагает вечное наказание
— Великолепная теологическая беседа, Гаррет. Или как там тебя на самом деле.
— Асмодей.
Я расхохоталась.
— Похотливый развратник, — я повернулась к нему. — Тебе не подходит это имя! Ммм, ты должен быть другим, совсем другим. И где твои три головы?
— А разве Люциан ходит с косой? — ответил Гаррет вопросом на вопрос.
— Я видела, как он управляется с мечом. Думаю, что коса в его руках тоже весьма смертоносное оружие. Как и любое другое… А третьего вашего брата как зовут? Точнее, который ваш третий брат? Чтобы я знала, с кем имею дело.
— Велиал. Но он редко покидает Нижний мир.
— О, ваш полководец. Ему надо иметь такую внешность, как у тебя. А ты похож на воина.
— Мы все воины.
— Не сомневаюсь. — Я забралась обратно на свой подоконник. — Покурить есть?
Гаррет потянулся в карман за сигаретами, протянул одну мне и щелкнул зажигалкой. Я наконец-то блаженно затянулась.
Демон повернулся, огляделся и подкатил к нам журнальный столик с пепельницей.
— Отличный ликбез, Асмодей. Нет… лучше я буду называть тебя Гарретом.
