Хаято хмурится, пока роется в памяти. О чём он?
Кёя чего-то ждёт, но Хаято не может взять в толк, что должен сказать.
— Я дам тебе знать, когда ты подойдёшь к черте и станет «слишком», — в конце концов говорит Кёя.
— Ладно, — помедлив, соглашается Хаято.
Всё честно. Хаято сбрасывает кольца и вынимает гвоздики, подаренные отцом, аккуратно кладёт их на тумбочку в своей комнате. Принимает душ, смывая слои крема, и, вопреки логике, нервничает, хотя расстановка, в отличие от прошлых тренировок, в его пользу.
Когда Хаято заходит в одну из просторных комнат, его встречают запах сухого бамбука, знакомые горы и ветви сакуры на сёдзи. На полу разбросаны плоские квадраты подушек, и это совсем не выглядит подходящим местом для тренировки.
Но они и не собираются драться кулаками.
Кёя тихо разговаривает по телефону, изредка роняя «да», «нет», и смотрит на него. Мягко, но прямо, в самую глубь глаз. Предвкушающе.
И Хаято понимает, было из-за чего нервничать: в этот раз он перед Кёей словно голый. Кожа выскоблена мочалкой, и плевать, что на нём мягкие домашние штаны и футболка — не прикроют. Он без защитного пламени, без подстраховки в лице Реборна, не на нейтральной территории среди голого бетона.
И пахнет не только Кёя. Каждая вещь, потолок и стены пропитаны им, поэтому шаг назад или в сторону не поможет.
Хаято одёргивает себя. Рассуждает как жертва, но сегодня у него другая роль.
Он на негнущихся ногах приближается к Кёе, сидящему на одной из подушек. Взглядом говорит: «Закругляйся», но Кёя лишь протягивает руку и гладит его по голой щиколотке: «Подождёшь».
Ладонь скользит по голени Хаято вверх, собирая штанину в складки; пальцы щекочут ямку за коленом, и ноги тут же норовят подкоситься, но Хаято стоит, терпит, сдерживая всполохи смеха в лёгких. Потому что ничего смешного тут нет. Потому что люди, которые всего лишь хотят потренироваться, не должны цепляться за его волосы, запястья, щиколотки, беспокоиться о дозе кофеина в его крови и предстоящем сне.
Объясниться ещё более прямо и открыто Кёя просто не способен, и Хаято чувствует себя ужасно, потому что ему не хватает хладнокровия и сил разыграть блондинку, которая не понимает, что за этим стоит.
Он, возможно, попытался бы, если бы не знал, насколько отвратительно врёт.
Ему кажется, он нигде не промахнулся, ведёт себя естественно, как здешний, но в некоторых вещах нельзя сфальшивить. Вдруг он уже с десяток раз прокололся на какой-то ерунде, а Кёя не тычет носом в косяки, хотя про себя считает его поведение странным. Не как раньше.
Нехорошо это всё. Хаято ссутуливает плечи. Больной на всю голову, раз после ужина согласился на продолжение.
Он ждёт и еле заметно вздрагивает от щекотки, к которой постепенно привыкает как к обычному раздражающему кожу трению.
«Ну же, Хибари. Обрати на меня внимание. Скажи, что есть дела поважнее и ты срочно нужен ДК в каком-то злачном районе. Давай, всё отмени, и я пойду».
Игривость из движений руки улетучивается, и Кёя смотрит снизу вверх серьёзно. Не прощаясь, нажимает «отбой» и кладёт телефон на татами экраном вниз.
— Я весь внимание. — Кёе не жалко: так и быть, один-ноль в его пользу.
Хаято смаргивает удивление и некстати мелькнувшее смущение, словно попросил об этом вслух. Но сразу успокаивается. Конечно, уловить подтекст несложно, раз Хаято нависает над ним и прожигает взглядом. Просто первые пять минут Кёю это раздражало не так сильно. Да, наверное, так.
Кёя расценивает его волнение по-своему.
— Перед нашей самой первой тренировкой я, помню, подумал, что она не пройдёт бесследно. И ты таки начнёшь бояться меня по-настоящему.
Тогда Кёю это не беспокоило.
— А я думаю, возненавидишь ли ты меня, если я перегну палку и, — Хаято сухо усмехается, частично подтверждая его догадку, — унижу тебя этим. Ты же так и не простил Мукуро.
— Я не ненавижу его. Разве что одну определённую его часть.
В отличие от Мукуро, Хаято не станет искренне, взахлёб наслаждаться его унижением, растягивая его на долгие часы. Он рубит всё быстро, резко, «так надо» и «по-другому нельзя было». На худой конец, «нечаянно», потому что горячий и отчаянный, занесло.
Но сегодня Хаято решает не спешить.
Он медленно наклоняется и осторожно принюхивается к тёмным волосам.
Иногда запах Кёи чистый, свежий и хрустящий, как идеально сидящие и жёсткие, накрахмаленные рубашки. Тогда он не поддаётся на уговоры и сомнительные идеи, гордым облаком уплывает дальше, чтобы Хаято его не замарал.
Иногда Кёя пахнет сталью и озоном, и, чем сильнее концентрация, тем быстрее надо делать ноги. А порой Хаято ловит только нотки лаванды и средиземноморских трав, в то время как Кёя широко зевает, стуча чашками на кухне, и тихо воркует с Хибёрдом.
Хаято разгадывает его настроение, пока ощупывает кончиками пальцев пряди — мягче и длиннее, чем у Ямамото. Скользит носом ниже, по линии роста волос, вдыхает за ухом. Кёя сглатывает и настораживается, но марать его своими выходками, без сомнений, уже разрешил.
Хаято ведёт носом ещё ниже, еле касаясь тонкой кожи там, где пульсирует венка. Чувствует, как Кёя напрягается — неприятно. Словно Хаято выпустит клыки и больно вопьётся, прокусит кожу, чтобы жизнь хлынула фонтаном, забивая ему рот алым, металлическим, горячим. Хаято ни разу его не кусал, но Кёя явно ожидал подобного, и это странное, липкое недоверие и опасение на взмокшей коже Хаято ощущает впервые. Потому что, когда он утыкался носом в шею Ямамото, тот просто отклонял голову поудобнее и кадык дрожал от беззвучного смеха. Он не боялся, хотя как раз его Хаято в какой-то из потасовок со злости и вправду сильно укусил.
Язык размашисто проходится вдоль венки; раз, второй, зализывая несуществующую рану, которую Кёя успел себе нафантазировать. Венка на шее забилась сильнее, и Хаято поднимает взгляд, заглядывая Кёе в лицо — тонкое, аристократическое, контуры выведены точной вышлифованной линией, а лоб ровный, словно природа много веков подтачивала и сглаживала твёрдый неприступный камень.
Они с Ямамото ни капли не похожи, и Хаято не знает, как их можно спутать даже во сне. Руки ложатся на плечи, сдавливают — у Такеши шире. Глаза заглядывают в глаза — в ореховых не было такого почти уязвимого колкого напряжения, будто Хаято приложил к животу нож, ещё секунда — и вспорет брюхо до потрохов. Выражение глаз, ход мыслей — разные. Хаято проскальзывает руками по бокам Кёи и, путаясь в складках рукавов, тянется ими за спину. Ощутимо проводит пальцами по нескольким позвонкам. Сидят по-разному: Такеши опирается руками позади себя и, согнув одну ногу, ставит перед собой. Кёя — ровный как палка, замирает в сёйдза. Гокудере пришлось протиснуть своё колено между его, чтобы удобно сесть и дотянуться до спины.
Мысли мечутся, сравнивают, запоминают. У Кёи кожа светлее. Хаято трогает чужие подушечки пальцев, внутреннюю сторону ладони, ведёт по линии жизни — руки грубее, чем у него, но мягче и нежнее, чем у Такеши.
Пахнут они по-разному. Не только из-за настроения и своей начинки, не только как дерево против нагретого на солнце металла. Сглотнув, Хаято непроизвольно облизывает пересохшие губы. Кёя, определённо, пах как альфа, который его хочет. Очень сильно и однозначно. Хотя Хаято ещё не выпускал никаких феромонов.
Хаято утыкается носом в вырез кинагаши на груди, зажмуривается и сидит, словно в поклоне. Легко приказать «защищай меня». Это ведь кажется естественным: Кёя сильнее и от его силы хочется отгородиться, перенаправить с себя на врагов, на опасность. Но сейчас защищать Хаято не от кого. В доме они одни. И новые приказы не поступают, потому что с ними труднее.
Кёя следит за ним из-под чёрных ресниц. Позволяет коротко лизнуть себя по линии ключиц. Потому что… Хаято никогда этого ещё не делал. Кёя чувствует, как он к нему присматривается, открывает, немного удивляется каким-то своим, только ему известным мыслям. В абсолютной тишине комнаты они громкие, но не расшифровываемые, словно Хаято думает на G-коде.
