Джалал ад-Дин, упорный и въедливый, сменит на посту смотрителя всех школ страны. Ибо за учеными, как был свято убежден Салех, будущее страны. И потому неразумно, да и невыгодно учить детей спустя рукава.
Шимасу[1] же, появившемуся в стране лишь недавно, многоликому и повидавшему более чем достаточно за свой недолгий век, отличному игроку в шахматы, самому изворотливому и хладнокровному, халиф Салех отвел пост визиря. О да, иногда хитрость, умение интриговать и просчитывать ходы визирю нужны куда больше, чем знание сотен и тысяч законов, уложений и правил.
Он стоял посреди комнаты и решал, кем же станет сегодня — пустым вертопрахом, отправившимся на прогулку в поисках новых приключений, или пиратом, ступившим на берег в поисках большой, но чистой любви до самого утра… Быть может, стоило бы одеться солдатом?… И просто нести стражу у какой-нибудь харчевни, чтобы в нужный момент наказать воришку… Или, быть может, спасти из злых рук юную прелестницу, которая по недоразумению выйдет на улицу в поздний час без сопровождения…
О, он был воистину многолик. Высокому этому искусству он научился за годы странствий. Вернее, годы следования первой из избранных целей подарили ему бесчисленное множество ликов, научили преображаться столь полно, сколько это было вообще возможно. И пусть это была всего лишь игра, в которую он играл с самим собой, пусть о ней не знал никто, лишь его самые близкие друзья… Правильнее сказать, что игра эта была именно тем и хороша, что о ней никто не знал.
О да, каждый свободный вечер он посвящал своей игре и своим прогулкам по городу. Сейчас он уже был куда более умелым, чем даже самый умелый лицедей. Ибо он играл не так, чтобы поверила глупая легковерная публика, а так, чтобы он сам верил в каждый свой поступок и в каждое свое слово.
Его лицедейство воистину было лишь игрой — он не играл в разбойника, мечтающего опустошить сундуки богатого купца, он не играл в убийцу, получающего щедрое вознаграждение за то, что лишил жизни какого-то беднягу. О нет, ибо тогда, на войне, он видел вполне достаточно самых настоящих ран и смертей, чтобы навсегда воспылать отвращением даже к игре в убийство.
Более всего ему-вечернему более всего подошло бы имя справедливого разбойника или, если угодно, Справедливого Мстителя. О, это была для него самая уютная и приятная маска. И, к превеликому его сожалению, почти каждый его выход в город под чужой личиной заканчивался потасовкой.
— Увы, — пробормотал он, натягивая черный, расшитый черным же бисером кафтан. — Род человеческий несовершенен… Но удивительнее всего то, что человеку удается это несовершенство скрывать днем. А вот вечером, должно быть, у него уже нет сил на то, чтобы быть сильным и справедливым… И пред светом вечернего фонаря или горящего костра предстает воистину отвратительная личина лжеца, подлеца или мздоимца. Или так действует на них красавица луна…
Не договорив, он надел перевязь со шпагой, превращаясь во франка-гуляку, решившего в этот вечер не сидеть в духоте постоялого двора, а прогуляться по улицам прекрасной столицы великолепной и спокойной страны Аль-Миради.
Ибо не прогуляться по ярко освещенным улицам столицы было просто необыкновенной глупостью. Сотни и тысячи фонарей и фонариков окрашивали бархатный вечер во все оттенки синего, над головами сияла луна, полная и необыкновенно близкая. Распахнутые двери харчевен и постоялых дворов звали присоединиться к пиршеству или попировать самому. Речушка, протекающая через весь город и взятая в каменные берега, отражала все это буйство света, но отвращала от сидения в четырех стенах, пусть даже самой уютной из харчевен. Ибо глупо было бы прельститься запахом горящих дров и подгорающего бараньего бока, когда благоухают магнолии и сотни цветов дарят любому прохожему головокружительные ароматы.
Ноги сами вынесли его на главную площадь — тихую в этот поздний час. Темен был дворец — ни одно окно не горело сейчас в церемониальных покоях, глядящих на площадь. Он знал, что вся жизнь переместилась во внутренние комнаты, куда есть вход лишь немногим посвященным и войти в которые может лишь человек, которому халиф и его стража доверяют полностью.
Он пожал плечами и неторопливо пошел через площадь в сторону базара, не умолкающего ни в сумерках, ни даже ночью. Непонятно почему, но сейчас он вдруг пожелал найти новую перевязь к своей шпаге — с вышивкой побогаче и с каменьями построже. Такое бывало и раньше, когда его личина становилась частью самой его натуры — у него появлялись желания, ему самому присущие мало, но свойственные всецело тому, в кого он обращался.
Но сегодня поиски были тщетны — все, что он видел, вызывало у него лишь брезгливое отвращение. Он даже позволил себе презрительные слова:
— Варварская страна… Варварские вкусы… Никакой утонченности…
И сам этим словам усмехнулся. О, сейчас он был уроженцем Лютеции куда более, чем могли себе позволить быть настоящие франки, уважающие, или делающие вид, что уважают, законы и вкусы той страны, которая дала им приют.
Он хотел было задуматься об этом, но его размышления прервали звуки, менее всего присущие и кожевенным рядам, и степенному базару вообще — неподалеку коротко вскрикнула женщина и раздались более чем торопливые шаги…
— Ох, друг мой, — прошептал он. — И вновь кому-то в этот час может понадобиться твоя помощь…
И это было прекрасно, ибо он был молод и силен как бык… И потому готов был вытащить из бед не одну девушку, а целую сотню… Кровь заиграла в его жилах, и он поспешил на звук.
Буквально через миг он увидел серый в сумерках чаршаф девушки, убегающей от двух дюжих иноземцев, не имеющих понятия о шариате и об уважении. Их грубые голоса звучали в тишине переулка более чем отчетливо, выдавая и без того вполне понятные грязные намерения.
— Фи, господа, — пробормотал он, почти бесшумно настигая преследователей. — Нехорошо быть столь грубым по отношению к прекрасной незнакомке…
— Проваливай, вонючий франк, — развернулся к нему тот, кто бежал вторым. — Не видишь, красотка наша…
— Я вижу, мой друг, что ты непочтительно обходишься с женщиной, — проговорил он, легко уворачиваясь от удара могучего кулака. — А еще я вижу, что ты невежественен в драке.
Его поистине невероятная сила позволила ему одним ударом свалить противника наземь. А тренированное настоящими битвами дыхание даже не сбилось.
— Да что тебе надо, урод?! — развернулся в его сторону первый из преследователей.
