Мы еще поплакали. Стало легче.
— Такова бабья доля, — прошептала мать, — пойдем приготовим ужин.
И мы пошли соображать насчет ужина.
Все. Завтра отдаю тетрадь Наташке. Перечитала все еще раз. Ничего хорошего у меня не получилось. Лучше бы не начинала писать. Но чего уж теперь.
Чем богаты, тем и рады.
Все. Последний раз. Я обещаю себе. Последний раз. Мне это больше не нужно. У меня есть любимая девушка. Но сегодня — последний раз. Прощальная гастроль. Я быстро. Туда и обратно. И я пошел по вечерней улице. Легкий морозец слегка обжигал лицо. Я решил зайти лишь в детский сад и никуда больше. Сразу назад.
Входная дверь даже не скрипнула. На территории садика горели лишь несколько тусклых лампочек. Было тихо. Очень тихо. Но я знал, что эта тишина обманчива.
Где-то там, в темноте маленьких детсадовских беседок проходили начальную школу любви подростки нашей школы, а предприимчивые матросы с погранзаставы давали уроки юным жительницам нашего городка. К девяти часам вечера все беседки, как правило, были заняты, и амуры в течение двух часов торопливо и заботливо обслуживали своих нетерпеливых и непритязательных клиентов.
Стараясь ступать неслышно, я подошел к первому от входа домику.
— Вася, не балуйся, — раздался изнутри капризный девичий голосок.
Эту парочку я знал. Вася был дуб, и его робкое и бесперспективное баловство грозило растянуться на годы. Я проскользнул к следующему домику. Прислушался.
Тишина. Неправда, я знал, там кто-то есть. Я затаил дыхание. Звук был едва уловим, но я его услышал. Здесь просто целовались.
— Неужели ты еще ни с кем не целовалась? — послышался тихий вопрос.
Ответ меня не интересовал. Возможно, что и ни с кем. Как я когда-то. Я пошел дальше. Третий домик стоял в таком месте, что был освещен хуже других. Кроме того, он был в стороне от главной дорожки, и парочки, которым нужно было особое уединение, старались занять его пораньше. Я подошел ближе и уже за несколько шагов определил, что там происходило. Жаркое дыхание, стоны, похожие на плач, ритмичный скрип всего сооружения не оставлял никаких сомнений. Динамика любви.
Как таковая.
— Танечка, можно я кончу в тебя? — раздался хриплый от страсти мужской шепот.
«Кончай, чего уж там», — подумал я и едва не сказал это вслух.
Я осторожно отошел в сторону.
Я не услышал, что ответила Танечка.
Наверное, разрешила. Святое дело.
Я прошел к четвертому домику. Я сразу понял, что тут и правда никого нет.
Оставалось всего три беседки, и спешить было некуда. Сегодня я и так в режиме спринтера. Через минуту я услышал шаги. К домику шли. Я замер. Они вошли внутрь. Парень усадил девушку на столик. Они стали целоваться. Я посмотрел в щелочку. Бог мой, да это были Димка со Светкой! Из моего класса. Однако! Все, сейчас ухожу. Прощайте все. Я к вам больше не приду. Послушаю, чем живет наша детвора и — чао, чао!
Я весь превратился в слух.
— Что-то случилось? — спросил Димка.
— Я беременна, — сказала Света. — Я беременна.
Теперь я понимаю, почему люди иногда прикрывают рукой рот от изумления.
Чтоб не отвалилась челюсть.
Ни хрена себе!
— Мы были у врача, я беременна, — шептала она.
— Не может быть, — хрипло произнес он.
— Мы были у врача.
— Кто это «мы»?
— Мы с мамой.
— Что сказал врач?
— Он сказал: «девочка беременна, но она девственница».
— Врач был мужчина?
— Да. Еще он добавил, что это «синдром Девы Марии».
— Синдром чего?
— Девы Марии.
— Что это означает?
— Не знаю, — она, кажется, плакала.
— Надо узнать, что это за синдром. Может это и не беременность.
Я отошел на два шага. Такой новости я никак не ожидал. Доигрались детки с последней парты! Как же это у них получилось? Я усмехнулся, я представил, что было бы, если бы я сейчас вошел в домик и кратко объяснил им, что значит «синдром Девы Марии». Вот была бы хохма! Но ведь им не до шуток. Особенно ей.
Да и он, наш новоиспеченный Иосиф, наверное, уже наложил в штаны от страха. Я пошел по главной тропинке садика, я шел к выходу. Меня больше ничего не интересовало. Прощай, моя постыдная страсть, прощай, я к тебе не вернусь.
Во время каникул почти каждый вечер мы с Наташей проводили вместе. Мы ходили в кино, даже на бегали на танцы, в музей, на выставку. Я равнодушен к этому делу, но ей захотелось, и мы пошли. Днем мы, увязая ногами в песке, гуляли по берегу моря, бросали хлеб горластым, нахальным чайкам, отбегали от накатывающихся на нас волн и были очень счастливы. Оказывается, для этого нужно совсем немного.
Быть влюбленным и быть с влюбленной.
К сожалению, десятого ноября каникулы закончились, и снова началась школа. Я ревновал Наташу к Мишке, меня раздражало, что он сидит прямо позади нее.
— У меня с ним ничего больше нет, — сказала она, когда я явно проявил признаки ревности.
— А было? — спросил я.
— Что было, то сплыло, — ответила она, — не ревнуй, у меня есть только ты.
Зима пришла незаметно. То, что я описал в самом начале насчет садика и Димки со Светкой, произошло в самый первый день зимы. А пятого декабря… Пятого мы сачковали, как же, выходной, День Конституции. Хороший день.
В этот исторический день мы мельком виделись днем.
— Приходи к нам сегодня вечером, — сказала Наташа.
— К вам? Домой? Во сколько?
— К шести.
— А почему у тебя такой загадочный вид?
— Ничего не загадочный. Потом узнаешь.
— Ну, хорошо, к шести так к шести.
Честно сказать — волновался. Мы все еще с детства побаивались ее отца. Его милицейская фуражка приводила пацанву в легкий трепет. Еще ничего не нашкодив, мы уже боялись его. И вот мне предстояла встреча с ним. Особо дрейфить вроде было нечего, но я волновался. А ее мама? Как она воспримет меня? Они народ состоятельный, а мы? Несмотря на все разглагольствования об «отсутствии почвы для социального неравенства», мы все же чувствовали, что Наташа птичка иного полета.
Все оказалось проще. Я нажал кнопку звонка, дверь открыла Наташа, и я вошел.
На ней был длинный, ниже колен, оранжевый халатик, в таком одеянии я никогда не видел ее прежде. Теперь она казалась какой-то совсем домашней. Ее русая коса была переброшена вперед, на грудь.
— Добрый вечер, — сказал я, украдкой заглядывая вглубь квартиры.
— Привет, — ответила она. — Заходи.
Я прошел в просторную прихожую и первым предметом, в который уперся мой взгляд, была форменная фуражка ее отца. Она лежала на специальной полочке, над всей остальной верхней одеждой. Как семейная реликвия.
