Не прошло и получаса, как были готовы три экспедиции: первая — в Мешково, вторая — в Бояры и третья — в Окоцин. И туда же поскакали гонцы от Сергича, чтобы предупредить преступников.
Глинский и Ядевский примкнули к партии, отправлявшейся в Мешково. Она состояла из полудюжины агентов и нескольких полицейских.
Приехав в усадьбу около полудня, они долго стучались в ворота, пока наконец не появилась старая баба и ворча не отворила калитку.
— Кто тут живет? — спросил один из агентов.
— Кроме меня, здесь нет ни души, сударь, — отвечала крестьянка, — этот дом принадлежит благочестивому братству.
— Знаем мы этих разбойников.
Старуха перекрестилась.
— Что вы, что вы, батюшка, — возразила она, — эти святые люди помогают бедным, питают голодных, лечат больных, дай Бог им здоровья!
— Отопри дом, — приказал полицейский.
Команда ворвалась в комнаты, но не нашла там ничего подозрительного.
— В доме, вероятно, есть подвалы, — заметил иезуит.
— Знать не знаю, ведать не ведаю! — завопила старуха. — Есть погреб, это правда… Пойдемте, я вам покажу.
Ядевский с одним из агентов спустился вслед за бабой в погреб, а патер Глинский с помощью остальных начал осматривать полы, приподнимая ковры и звериные шкуры. В одной из комнат он обнаружил пол, обтянутый клеенкой. Это его насторожило. Клеенку содрали — под ней оказалась подъемная дверь, но без ручки, так что пришлось поднимать ее ломом.
Обыск погреба не дал никаких результатов, и Ядевский вернулся как раз в ту минуту, когда сыщики с фонарями в руках спускались в подземелье. Железная дверь была взломана. В первой комнате подвала были разбросаны по полу различные орудия пытки, затем шел целый ряд темных конур. В первой из них нашли свежую могилу, во второй — мужчину с выколотыми глазами и вырванным языком, далее — сумасшедшую женщину, почти нагую, все тело которой было покрыто рубцами и ранами. Она пела веселую песню и громко захохотала при появлении неожиданных гостей. В одной из последних конур лежал привязанный к скамье, истекающий кровью молодой человек. Несчастный рассказал, что его заманила в эту западню девушка, в которую он был влюблен, но судя по описаниям, это была не Эмма, — его возлюбленная была брюнеткой маленького роста.
Спасенных страдальцев перенесли в комнаты, затем вскрыли могилу. Патер Глинский боялся увидеть в ней своего воспитанника, но там лежал изуродованный труп женщины. Старший агент арестовал отворявшую ворота крестьянку и забрал ее с собой в Киев, оставив для охраны дома нескольких полицейских, а Глинский и Ядевский в сопровождении остальных агентов отправились в Бояры. Там, в господском доме, не нашли ничего подозрительного. Прислуга и крестьяне единогласно показали при допросе, что господа их уехали в Москву. Обыск, произведенный в Окоцине, также ничего не дал.
— Вероятно, они бежали за границу, — сказал Казимир, обращаясь к патеру.
— И я того же мнения, — отвечал иезуит, — мы сделали все, что могли… Нам остается только ожидать чего-нибудь необыкновенного, неожиданного, что озарило бы лучом света окружающий нас непроницаемый мрак.
Возвратясь в Киев, Глинский поехал к полицмейстеру и упросил его откомандировать в Москву самого опытного из своих агентов, а Казимир вернулся домой и, к величайшему удивлению, обнаружил там Генриетту Монкони. Она сидела на диване бледная, утомленная и, увидев Ядевского, с горькой усмешкой подала ему руку.
— Что привело вас сюда? — спросил он.
— Ужасные происшествия этих последних дней, желание предостеречь вас и Анюту Огинскую, — отвечала Генриетта. — Не знаете ли вы, куда делась эта несчастная девочка? Не попала ли она в руки Эммы?
— Нет, будьте покойны… Я знаю, где она находится.
— Ну, слава Богу! Не имеете ли вы известий об Эмме?
— Она уехала в Москву и собирается бежать за границу.
— Все ложь и обман! — воскликнула Генриетта. — Я была в Комчине, когда она обвенчалась с Солтыком, и тогда же они решили, вместе ехать в Молдавию.
— Так она его еще не убила?
— За это я не ручаюсь… Эмма — просто хищный, кровожадный зверь! О, как я ее любила и как я в ней ошиблась! — Генриетта закрыла лицо руками и горько заплакала. — Я верила ей, не подозревая ничего дурного. Я была ее служанкой, ее рабой, а она беспощадно топтала меня ногами, била, истязала, и я переносила все это с примерной покорностью до тех пор, пока не узнала, что она жрица ужасной секты губителей.
— Нет ли какого-нибудь средства спасти графа?
— Я считаю его безвозвратно погибшим… Нам надо позаботиться о спасении Анюты. Я знаю наверняка, что она обречена на смерть. У Эммы везде свои люди, она найдет ее, и бедная девочка погибнет!
— Вы меня пугаете… Надо сейчас же принять все меры предосторожности.
— Увезите ее куда-нибудь подальше от Киева, лучше всего — за границу.
Не теряйте ни минуты, умоляю вас!
Генриетта простилась с Ядевским и вышла из дома; но, стоя за углом, она увидела, что он уехал на своих лошадях, а не на извозчике.
Когда кучер вернулся домой, к нему подошла хорошо одетая молодая девушка и спросила:
— Куда ты сейчас отвез поручика Ядевского?
— Не смею сказать.
— Даже за двадцать рублей?
— Ну, так и быть! Только ради Бога не выдайте меня, милая барышня! Я отвез моего барина в Малую Казинку.
Генриетта съездила в Малую Казинку, разузнала все, что ей требовалось, и с радостной вестью вернулась в Окоцин. Эмма была в восторге.
— Теперь эта девчонка от меня не уйдет! — воскликнула она. — Как я тебе благодарна за эту услугу, моя милочка! — и она крепко поцеловала свою наперсницу.
— Этого еще не все, — сказала Генриетта. — Анюта послужит приманкой для поимки Ядевского. Ты так изобретательна, придумай план и поручи мне его исполнение.
— Прежде всего, мы принесем в жертву Солтыка, а потом уже займемся новым предприятием.
— Это совершенно справедливо, — прибавил неожиданно появившийся на пороге апостол, — нам нельзя медлить, опасность возрастает с каждой минутой. Я пригласил всех членов нашей общины на братскую трапезу, после которой будет совершено жертвоприношение… быть может, последнее… Затем все могут разойтись, куда им будет угодно, я же останусь здесь до конца.
— И я! И я! — в один голос вскричали обе сектантки.
— Солтык должен умереть, — начала Эмма после непродолжительной паузы, — я готова принести его в жертву, но позволь мне еще раз поговорить с ним.
— Приготовь его, если ты считаешь это необходимым, но через час приведи его в храм. Я буду ожидать вас обоих у престола Всевышнего.
