Кёя о них помнит, время от времени поглаживает, заставляя Хаято инстинктивно приподниматься, раздвигать ноги шире — штаны впиваются в бёдра. Кёя проскальзывает в ложбинку между ягодиц, и Хаято поначалу не понимает, что изменилось. Влажную кожу холодит воздух, и тепла Кёи не хватает. А потом он распахивает глаза и упирается в серые напротив. Жаждущие. Ждущие.
— Даже не думай, — предупреждает Хаято.
Кёя усмехается — и только за это стоит зарядить ему в рожу, — но глаза чуть остывают, и веки расслабляются. Согласен.
Указательный палец Кёи осторожно ласкает промежность, щекочет тонкую чувствительную кожу и ведёт чуть дальше — совсем легко, невесомо касаясь. Замирает на впадинке. Здесь смазка намного гуще. Как гель, думает Кёя. Он на пробу немного шевелит пальцем, обласкивая круговыми движениями вход и изучая структуру смазки. Кажется, гуще покупной, которой пользовался с бетами. Он размазывает её дальше по ложбинке, но там уже мокро, и палец легко ныряет к копчику.
Обратная сторона ладони тоже намокает от соприкосновения с тканью трусов, и Кёя удивляется; на самом-то деле не знает, насколько много её должно быть в обычный день, а не в течку. А ещё хочется перевернуть Хаято, чтобы посмотреть и узнать, она там белая или совсем прозрачная. Зачерпнув пальцами, Кёя размазывает её по внутренней стороне бёдер; как массажное масло тщательно втирает в ягодицы, разминая по очереди каждую половинку: левую, возвращается обратно ко входу, смачивает пальцы и вновь тянется к правой, растирает вязкую смазку и по ней.
Мышцы под ладонью напрягаются, Хаято мычит ему в рот, и Кёя сжимает задницу сильнее, всей ладонью.
«Так?» — безмолвно спрашивает. Хаято сплетает их языки — так. Ещё.
Кёя вновь подносит палец к анусу и трёт сверху настойчиво, но не продавливая, как делал с дырочкой уретры на головке члена: вокруг и поверх, нежно, ритмично, короткими мазками. Только здесь, не отвлекаясь ни на что другое.
Хаято разрывает поцелуй и тихо матерится под нос. Кёя не понимает и половины слов, но принимает за похвалу и одобрение. Целует сосок, оглаживает грудь Хаято одной рукой, продолжая второй ласкать вход. Член Хаято дрожит и дёргается; выгибаясь, прижимается к низу живота, и Кёе жаль — он бы уделил внимание и ему, если бы Хаято позволил заменить одну из рук кое-чем другим.
Но Хаято и так все устраивает. Грудь ходуном ходит. Он прижимает сжатый кулак ко рту, ногой стучит по полу. Больше не матерится, совсем притих. И кончает так же, не касаясь себя и не проронив ни звука. Быстро.
У него ресницы слиплись стрелками и потемнели, хотя Кёя не видел слёз. Кто знает, были или не были — у Кёи перед глазами плясали пятна, он не только их пропустил бы. Промаргивается. Немного спермы попало на рукав кинагаши. А так всё только на животе осталось… вроде бы.
Ему бы быть довольным: Хаято раскинулся под ним расслабленный, удовлетворённый. Сильно запачканный. Но Кёя ощущает утрату, как когда ещё был поменьше и пошёл в парк, выстоял длинную очередь, купил билет на детские американские горки. Ждал, предвкушал. Но момент падения нельзя растянуть в вечность. И вагончики остановились почти сразу после резкого съезда вниз, чтобы родители подхватили особо впечатлительных и обрыганных чад.
Катание не было ни плохим, ни разочаровывающим, просто надо было встать и уступить вагончик следующему. Только это убивало предыдущее наслаждение.
В его крови ещё бурлит возбуждение, а Хаято уже сбросил с себя омежье нетерпение и голод по ласке. В глаза вернулась трезвость. Слишком быстро вернулась.
Кёя нехотя высовывает из-под него руку, и Хаято перехватывает её за кисть. Словно придирчивый купец внимательно смотрит на мокрый блеск пальцев. А потом тянется вперёд и садится лицом к лицу.
— Это я, — тихо проговаривает Хаято, поднося руку Кёи к его же губам. — Запомни.
Кёя замирает. Не надо об этом просить, он помнит его запах. Но глаза Хаято твёрдые. Настаивает. И Кёя слизывает.
Хаято проводит пальцем по своему животу, собирая белёсые тяжёлые брызги. Вновь подносит к губам Кёи.
— И это тоже я. Запомни.
— Смахивает на приручение, — отстранённо замечает Кёя, почти загипнотизированно наблюдая за пальцем. Приручение звериное, инстинктивное.
— Нет, — говорит Хаято. — Ты почувствуешь разницу.
Кёя с подозрением щурится, но не похоже, что Хаято кривит душой: «нет» дышащее и воздушное, как пенка; с таким «нет» он бы кормил его взбитой в крем сметаной. Из-за этого, а ещё потому, что, в отличие от Хаято, в магические привороты не верит, Кёя с почти мальчишеской надменностью усмехается и слизывает, накладывая новую терпкость на ранее распробованную сладость. Разные акценты и грани вкуса, яркие, специфические, ему не с чем их сравнить, но он запоминает. Его омега.
Кёя узнает его. Он найдёт его. Он… Кёя сглатывает. Он всё ещё хочет его. Не только телом — самим прожорливым естеством; тем глубинным, что нашло в Хаято недостающие сердцу лакомые кусочки и истощающиеся запасы душевного сока.
Хаято нравится таким, приправленным шероховатостью и ершистостью, нескладностью и внутренней невнимательностью. Порой он приперчён жестокостью, как сейчас: будоражит аппетит, но вместо помощи как коту подсовывает под нос валерьянку. Следит, поведёт Кёю сильнее или нет.
Ещё как ведёт. Лицо Хаято расплывается, и Кёя воспринимает его больше как клубок вкуса, запаха и пламени предсмертной воли; как некую природную энергию, к которой манит приникнуть и разрядиться собственной силой и теплом. Хотя бы потому, что у Кёи её в разы больше и для одного — многовато.
Кёя рассматривает его, гадая, на одной ли они частоте. Понимает ли его Хаято сейчас, когда убирает руку от губ и проникает ею под ткань кинагаши. Трогает бедро, натыкается пальцами на налитый кровью член. Глаза не опускает, намертво приклеив взгляд к подбородку Кёи. Словно смущается раздеть до конца и осмотреть.
— Тебе что, двенадцать?
— Заткнись! — тут же отбивается Хаято.
И в этом тоже что-то есть. В том, как Хаято ласкает почти исподтишка. Ищет ритм, словно воришка подбирает к замку код, и у него не очень-то получается. Не потому, что плохо подбирает — из-за неуверенности меняет излишне часто и сжимает несильно, как если опасается сломать.
Приятно, но недостаточно. Себе Хаято наверняка отдрачивает не так, а как нравится Кёе — не спрашивает.
— Медленнее, — тихо произносит Кёя. Ловит новое, правильное движение. Выдыхает: — Да.
Сдержанно целует Хаято в висок и остаётся, прижавшись к нему сухими губами.
— Слишком странно? — спрашивает едва слышно.
— Нет, — отвечает Хаято. Привирает: немного странно нащупывать узел у основания члена; странно, что он длиннее и толще его собственного; и запах в новинку, этот совсем не такой, как перед гоном.
— А как?
— Ты можешь захлопнуться, блин? — Это выбивает Хаято из колеи, и ритм опять «спотыкается».
На катке они столкнулись с похожей трудностью. Простые движения, по кругу. Без выебонов, много-много раз, пока не привыкнешь, пока не почувствуешь, пока тело не поведёт само.
Кёя запускает руку под одежду, накрывает его ладонь своей, заставляя замереть. И толкается вперёд.
— Всё-таки ты, — из горла поднимается «неопытен», но причина не только в том, — мяго…
Глухая «к» ещё на корне языка, а Хаято дёргает рукой так, что аж звезды из глаз, лава по бёдрам и кипяток по щекам. Кёе кажется, он с размаху влетает в пружинистый матрас и его откидывает назад, в реальность. Коротко, быстро, уже оправился.
Дело не в руке. Волна феромонов Хаято — как предупредительный выстрел в ногу. Замечание задело, да?
— Нечестный способ.
— Но не мягкий же. — Хаято явно наслаждается его реакцией и знает: Кёя почти кончил.
Дурной он, думает Кёя. Это как достать пулемёт, когда ещё пульками из игрушечного пистолетика мажешь. Попасть — попадёшь, но мастерства не прибавится.
Кёя притягивает его ближе. Зарывается лицом в пепельные волосы.
