«Удирать, — окончательно и бесповоротно решил Эпей, которого, говоря по чести, уже давно и крепко подташнивало от окружавших обычаев, замашек и нравов. — Уносить ноги. Без малого четверть века миновало, как я улизнул из Алопеки... Пора трогаться в новый путь, к иным берегам, другим народам. Кстати, почему бы не обосноваться на Тринакрии? Прекрасный край, население, по слухам, доброе и дружелюбное. Обоснуемся вместе с Иолой, станем жить-поживать, стихи сочинять, в ремесле изощряться... Гори они синим пламенем со своими палатами, богатствами, жалованьем и скотством».
Умелец растянулся на ложе в своей комнате и не мигая глядел прямо в глаза нарисованной на стене синей птице. Здесь размышлял ось привольнее и спокойнее всего. Комната.
Убежище.
Укрывище.
Логово.
Мой дом — моя крепость...
«А ведь и правда, крепость. Коридор узок, соседние помещения малы. Тараном не размахнешься. А белыми рученьками — да хоть бы и лапищами намозоленными — такие стены можно долбить целую неделю. Циклопическая кладка, точно как в Микенах».
Критически осмотрев дверь, Эпей порадовался ее прочности и решил потихоньку приспособить пару-тройку железных брусьев, способных противостоять любой попытке пробиться в его обитель естественным, так сказать, путем.
— Это дело недолгое, — буркнул он себе под нос и отхлебнул из амфоры, вдвое уступавшей размерами прежнему сосуду, торжественно врученному Иоле.
— На, возьми, — объявил тогда Эпей — Не то, чтобы на душе у меня легче сделалось или усталости поубавилось, но не хочу тревожить кой-кого понапрасну. А ежели трезвости относительной не явлю, вы с Менкаурой все время беды ожидать станете.
Иола только улыбнулась в ответ.
«Дедал, ежели существовал, — а это весьма и весьма вероятно, — был мудрой личностью. По морю с острова не уйти: догонят незамедлительно. Остается лишь по воздуху, аки птица небесная... Верней, как листок, ветром влекомый.
Дельта. Греческая буква дельта. Все очертания крыла перепробовал — это наилучшее.. Выручает родная азбука, — мысленно ухмыльнулся Эпей, — спасает, милая».
Он внезапно захохотал — громко, искренне, безудержно.
«Любопытно знать, на каком из египетских иероглифов мог бы воспарить Менкаура? И далеко бы улетел? Ох, и шлепнулся бы! А у нас — алфавит, а в алфавите — буква дельта имеется: изящная, строгая и, как выяснилось, летать умеющая!»
Продолжая смеяться, Эпей сделал добрый глоток. Поперхнулся. Проглотил вино, откашлялся, понемногу успокоился.
«Главный вопрос, откуда отправляться? Только не с дворцовой крыши — слишком низко, да и токи воздушные холодны, вверх не стремятся... Склоны Левки! Они изобилуют обрывами, насквозь прогреваются палящим солнцем. Подыскать местечко поудобнее, чтобы рядом пещерка подходящая сыскалась... Гарпии, за Иолу страшно! Ведь как пить дать, испугается. А кто бы не испугался? И если доведется бежать поспешно, как беспрепятственно добраться до крыльев, как прорваться сквозь дворец, город, предгорья?..»
В таких и подобных раздумьях коротал мастер Эпей тихий вечер, беседуя с амфорой и не подозревая, что события примут вскоре весьма нежданный оборот.
Изобретательная Сильвия предприняла наступление сразу с двух направлений, и довольно решительным образом, отметая тонкие уловки.
— Придется, наверное, мальчику небольшой укорот дать, — доверительно сообщала она Арсиное. — Ограничить немножко. Не то девочки вскоре на нас с тобою и смотреть не пожелают.
— Почему? — задорно спросила царица.
— Уж больно Бата пригожий да пылкий. Сабина говорит, в гинекее уже ссориться потихоньку начинают, кому с ним раньше забавляться. Любому воину, дескать, форы дать сможет — и немалой.
— Надо спросить Сабину...
— Да тебе ведь не признается, оробеет. И вовсе не в том загвоздка...
— А в чем же?
Сильвия притворно замялась.
— Ну, признавайся!
— В том, Сини, что...
— Ну же, ну!
— ... что на самом деле он по тебе одной истомился.
— Фу, глупости!
— Я наблюдательна, Сини, этого не отнимешь. И не глупа, честное слово.
— Но... это немыслимо... Неосуществимо! Совершенно запретно...
— В страсти, моя радость, запретов не существует. Чего желается, то и славно. А вот подавленные желания могут обратиться против нас и выйти немалым боком. Сама знаешь... Иди, угадай! Сейчас мальчишка насытился и сделался лучше лучшего. Но возникло новое вожделение, которому пока что нет исхода. Берегись, — ежели оно уйдет внутрь и там перебродит, Эврибат просто-напросто взбесится. Ты этого не хочешь, правда?
— Ужасные речи ведешь! — воскликнула Арсиноя и бросила на Сильвию кокетливый, отнюдь не исполненный ужаса взгляд.
Подруга немедля перешла в решительную атаку.
— Вы влюблены, точно двое наивных детей, перепуганных собственным чувством! Но ты уже давно взрослая, да и он как бы перестал быть ребенком. Отбрось дурацкие предрассудки. Вышла замуж за брата — почему, спрашивается, нельзя подарить наслаждение сыну? Фи, телочка, а я считала тебя великолепной умницей.
— Понимаешь, к чему подстрекаешь? — тихо спросила Арсиноя.
— К блаженству, — невозмутимо парировала Сильвия. — Будь у меня взрослый сын, я сама позаботилась бы о его постельном просвещении, не препоручая боги ведают кому. Да еще сын, влюбленный в меня по уши.
Арсиноя порозовела от удовольствия и смущения.
— Убирайся прочь, — велела она Сильвии, стреляя глазами и слегка улыбаясь. — Ты, действительно, вопиющая распутица.
— Повинуюсь, — весело бросила придворная. — Кстати, кто-то жаловался на предел изощренности, на поблекшие ощущения... Подумай о новизне, помысли об остроте переживаний! А мальчишка-то каков! Загляденье, и только...
— Кыш! — сказала Арсиноя.
* * *
Бредовая эта беседа отнюдь не была столь бессмысленна, сколь может показаться читателю.
Сильвия всецело правильно подметила взаимную влюбленность Эврибата и Арсинои. Отлично поняла, что лишь вековые запреты на кровосмешение сдерживают царицу, и только боязнь совершить невообразимый с отроческой точки зрения шаг стесняет уже вполне разнуздавшегося наследника.
Надлежало толкнуть игриво и бесцельно заигрывавшую друг с другом странную парочку в объятия, втайне желанные обоим.
Вы спросите, какая корысть была от этого Сильвии.
Отвечаю.
По извращенности натуры и воображения красавица превосходила самое Арсиною настолько же, насколько та возвышалась над остальными женщинами. Честолюбием Сильвия также обладала огромным, а в уме и врожденном чутье попросту не знала равных.
Довольно давно она умудрилась изрядно затмить Арсиною в глазах Рефия, который был готов на что угодно ради женщины, способной угадать все его прихоти и причуды, потворствовать им, покорствовать, а вдобавок еще и наслаждаться.
