35
Совсем поздно вечером у Сергея зазвонил телефон. Крис давно ушла, и Мишин в одиночестве ужинал и смотрел телевизор. Показывали какую-то дурацкую американскую комедию — как говорил Юрьевский, «сиськопердильную», и это слово при всей его пошлости отлично подходило к тому, что в тот вечер смотрел Сергей.
Но смотреть что-то другое ему совершенно не хотелось.
И в тот момент, когда очередной тупой герой говорил очередную тупость, которая преподносилась как шутка, у Мишина и зазвонил мобильник.
Это был Верещагин. Что ж, ожидаемо.
— Ты совсем сдурел? — начал он вместо приветствия. — У тебя в командировке вместе со спермой мозг вытек?
Сергей поморщился.
— Грубо, Юрий Алексеевич.
— Это ещё не грубо, б**. Я тебе голову сейчас хочу оторвать. А лучше — член, который ты с какого-то х** вдруг решил использовать вместо мозгов.
Не надо было пиво пить. Мысли в голове еле ворочались, и вместо того, чтобы отвечать, хотелось грохнуть трубку об пол.
Но Сергею вообще были не свойственны подобные экспрессивные реакции. Вот и в этот раз он усилием воли сдержался.
— Юрий Алексеевич, я всё объяснил Крис. В конце концов, это наше с ней дело.
— Ваше? Она, бл**, дочь моя. Единственный ребёнок. А ты чего творишь? Она весь вечер рыдает в своей комнате. Мы же договорились, Сергей!
— Свадьба по договорённости — не очень удачная идея, Юрий Алексеевич.
— Раньше тебе так не казалось!
— Да, я виноват! — Сергей не выдержал и повысил голос. — Виноват! Но я человек всё-таки, а не робот. Вы же сами желаете счастья своей дочери! Зачем вам зять, который любит другую женщину?
— Да люби ты, б**, кого хочешь! При чём тут любовь вообще?!
— При том!
Верещагин почти зарычал в трубку.
— Я тебя закопаю, Мишин. Закопаю и цветочки на твоей могилке высажу!
— Сажайте! — огрызнулся Сергей, вешая трубку.
Он думал, Верещагин перезвонит, и уже готовился посылать его во второй раз, но телефон молчал.
Ох, не к добру это…
***
В воскресенье, добравшись до дома, я сразу позвонила Матвею. Впереди был первый понедельник месяца — а значит, у него выходной. И я внаглую набилась в гости к ним с Надей.
— Приезжай пораньше, — сказал мне Матвей. — А то вечером к нам тесть с тёщей собирались наведаться…
— Понятно, — хихикнула я. Надины родители были людьми старой закалки и не понимали, как их дочь может настолько хорошо относиться к бывшей жене своего мужа. За это я и любила Надю — она абсолютно спокойно приняла нашу с Матвеем историю и никогда не ревновала его ко мне. Хотя он и повода не давал. Но всё равно — чудо-женщина.
Так что, хорошенько отдраив квартиру за вечер воскресенья, утром в понедельник я направилась к ним в гости, захватив с собой огромную коробку с фломастерами в подарок Нине — моей крестнице.
Матвей и Надя назвали так свою дочь совершенно случайно. Я никому не рассказывала эту историю, даже психотерапевту. Наверное, поэтому терапия и не имела особого успеха. Врач ведь говорила, что я должна раскрыться и поведать ей всё, что меня беспокоит, но… Я не могла. Открывала рот — и сразу же его закрывала.
А теперь, качаясь в трамвае на пути к дому друзей, я вдруг подумала — сейчас у меня получилось бы рассказать. Не знаю уж, почему, но что-то во мне перемкнуло после командировки с Мишиным.
На улице шёл проливной дождь, и вода лилась по стеклу, образуя причудливые узоры. Трамвай двигался сквозь эту водяную муть, целеустремленно и неторопливо, от остановки к остановке… Мне предстояло проехать пятнадцать штук.
Когда-то давно в плохую погоду мы с Ниной садились в трамвай — и целыми днями катались так по кругу, благо контролёры попадались крайне редко, а если попадались, мы платили за проезд — и ехали дальше. И болтали, болтали обо всём на свете…
Нина была страшной фантазёркой. Постоянно что-нибудь сочиняла — от стихов до фантастических историй, обожала рисовать, очень красиво пела и к последнему классу виртуозно играла на шестиструнной гитаре. Мама говорила: «Нина дружит с тобой, чтобы списывать математику» — но это было не так. Ей легко давались все предметы, она писала контрольные играючи, не напрягаясь. И почему-то из пятнадцати одноклассниц ещё в первом классе выбрала меня — меня, мелкую рыжую девчонку, которая была на два, а то и на три года младше остальных.
Маме всегда не очень нравилась Нина, и я теперь понимаю, почему. Ведь именно Нина сказала мне ту роковую фразу…
«А ты уверена, что твоя мама любит именно тебя, а не твои достижения? Вот не будь их, как думаешь, она бы тебя любила?»
Я улыбнулась и провела кончиками пальцев по стеклу трамвайного окна. Они сразу же стали почти чёрными… я достала бумажный платок и стёрла грязь.
Нина часто рисовала что-нибудь вот так — на стёклах общественного транспорта…
А в тот день, когда она сказала мне это, я на неё ужасно обиделась. Фыркнула, развернулась и ушла.
