Все, что он делал.
И высшая минута… Как это сказать? Чтоб не подорвать устои? Я начиталась журналов и знаю, как называется то, что я испытала. Первый настоящий оргазм.
Именно так. Причем это было у нас одновременно. Говорят, это бывает крайне редко. Но мои чувства слились с его. Я не вру, я почувствовала, да и он мне шепнул, что с ним происходит. И я ощутила.
Я ощутила… Я ощутила… Я ощутила…
Нежный толчок его семени. Один, второй, третий.
Вот что я ощутила.
И моя невыносимо сладкая любовная судорога.
Кажется, я потеряла сознание.
А теперь четвертуйте меня. Но я ни от чего не откажусь. Ни от одного слова.
Я люблю его.
Так и запишите в приговоре.
Утром следующего дня я смотрела на него со странным чувством собственницы.
Мой, мой, стучало в висках, и мне было жарко от этой простой мысли.
Что будет дальше? Обычная жизнь, предугадать которую почти невозможно. Все ближе новогодние праздники и все ближе время, когда, согласно нашему договору, мы должны собрать наши записи, наши тетради и начать читать их коллективно.
Ха-ха-ха! Уж чего не будет, так это коллективных чтений. В этом я уверена. А вообще надо посоветоваться с Игорем. Мне так нравится с ним разговаривать. Я не говорю про остальное. А просто — поговорить. Так классно, что он у меня есть. Мой мальчик. Никому не отдам. Никому, никому.
Мы долго гуляли по морозу, я простыла и я заболела. Игорь пришел ко мне, принес то, что наши сейчас проходят в классе. Я кашляю, а он отморозил уши.
Они у него стали такими смешными, как лопушки. Нет, сказал он по какому-то поводу и покачал головой, а я стала смеяться, потому что его уши качались, словно у слона.
— Ну как, серебряная точность определила, какой тебе оказывать почет?
— Определила. Почет ниже тридцати семи с половиной не падает.
— А я без температуры, но с ушами.
— Вижу.
— Про «вижу» анекдот есть классный, рассказать?
— Расскажи.
— На нудистком пляже. Хриплый от страсти мужской голос:
«Девушка, вы мне нравитесь».
«Я уже вижу».
— Ты бессовестный, — я рассмеялась.
— А что я такого рассказал? Анекдот как анекдот.
— Лучше расскажи, как там без меня?
— Готовим пьесу на Новый год. «Майская ночь или утопленница».
— Да ну? Это столько работы.
— Вот все и пашем день и ночь. И тебе роль есть. Я вытребовал.
— Какая? Я же ничего не успею выучить.
— Маленькая. Ничего учить не надо. Ты будешь императрица. Всего три слова.
— Что — «господа, кушать подано»?
— Ну, ты даешь. Ты императрица, причем тут «кушать»? Ты повелеваешь.
— Повелеваю? Ну, тогда ладно.
— Платье готовь.
— Ничего себе, где же я возьму?
— Найдешь, найдешь, гардероб вон какой большой.
— Ладно, что-нибудь скумекаем. Слушай, а как там Светка?
— Не знаю. Все покрыто тайной. Я думаю, что на каникулах будет делать аборт.
— Ты, надеюсь, никому не сказал?
— Нет, никому. Только Коляну, Толяну и Ваське.
— Боже! Как ты мог? Какому еще Ваське?
— Ну, трактористу из совхоза, — он хихикнул.
— Какому еще трактористу? Да ты надо мной издеваешься! — наконец поняла я.
— А что, и пошутить нельзя?
— Хороши шутки. Это ужасно. Бедная девочка. Игорь…
— Что?
— Мы должны предохраняться, чтоб у нас такого не случилось. Купи себе.
— Не себе, а нам.
— Хорошо, нам. Купи.
— Не бойся. Я уже купил. Они в кармашке. А мама нас не услышит?
— Ну не сейчас же, ты что, c ума сошел? И потом, я больная.
— А я подумал, что ты хочешь сейчас. От всех болезней хорошо. Грелка во весь рост называется.
— Игорь, ты порося. Как ты можешь мне такое говорить?
— А что?
— Ничто. Порося.
— Не сердись. Люблю тебя.
Мы немного помолчали.
— Слушай, а так быть с нашими тетрадями? — спросила я и увидела, что он сразу понял, о чем идет речь.
Он покраснел.
— Ты думаешь, все так и писали? — он криво улыбнулся.
— Даже если не все, все равно, что делать? Ни о какой коллективной читке не может быть и речи.
— Ты права. Давай поступим проще. Тетради пускай все сдадут, ты их перевяжи веревочкой, и когда мы пойдем по чердаку, то ты, словно нечаянно, урони их в проем между корпусами. Там ширина сантиметров двадцать, глубина метров шесть, достать нельзя никакими способами. Я слышал, такие дырки вычищаются раз в двадцать лет специальными бригадами мусорщиков. А если потомки найдут и прочитают, то нам это уже ничем не грозит.
— Хорошая идея. Давай так и сделаем. Только я не знаю, где эта дырка, могу в полумраке потерять не там, где нужно.
— Дашь их мне, чтоб я нес, я и уроню.
Мы еще пошептались, и он ушел. Теперь мне было спокойно, вопрос, мучивший меня две последних недели, отпал так легко и просто. Игорь — умница. Вот чем отличается мужской ум от женского — умением мгновенно найти верное решение.
Где-то я читала: «ум — это скорость». Сегодняшний случай — хорошая иллюстрация.
Я чувствую, что засыпаю.
Еще пара фраз.
А если через много лет наши тетради кто-то найдет? Скажем, лет так эдак через двадцать, как говорит Игорь. Мне тогда будет… Сколько мне будет? Ого, тридцать шесть. У меня, видимо, будет муж, семья, дети. Как я отреагирую на свои девичьи записи? Если мне их кто-то прочитает или я услышу их, например, упаси боже, по радио?
Что я тогда сделаю?
Я улыбнусь своему прошлому.
К о н е ц
Вот и все. Признаюсь, я полюбил моих подростков. Мне не хотелось с ними расставаться, и я, набравшись смелости, пошел в школу, зашел к директрисе и долго пытался объяснить ей, кто я такой и что мне нужно.
— Зачем вам классные журналы такой давности?
— В то время здесь учились дети моих знакомых.
— Нет, я не могу, я не имею права. Какие фамилии Вас интересуют?
Я назвал.
— Нет, я таких не помню. Значит, это было еще до меня. До того, как я стала директором.
Я пошел в адресный стол, и там меня ждало разочарование. Все мои подростки уехали кто учиться, кто в армию. Но никто из них не вернулся назад.
Получалось, что шесть тетрадей — это единственная память, оставшаяся от моих героев. Стало как-то жутковато. Вспомнился Игорь и его рассуждения о том, что нам грозит вымирание. Это утвердило меня в мысли предать записи гласности.
И все-таки я нашел человека, который знал авторов моей повести. Это была их учительница русского языка. Она утверждала, что помнит всех своих учеников.
