— Не удивляйся, добрая моя гостья. Это ведь еще не волшебство…
Алмас робко улыбнулась и кивнула, словно Хатидже могла увидеть ее движение. И, к своему несказанному удивлению, заметила ответный кивок волшебницы.
— И опять ты удивилась, Алмас… А ведь и это вовсе не волшебство. Не брезгуй, пригубь молоко.
Алмас послушно поднесла пиалу к губам и с удивлением услышала аромат напитка. «Таким было молоко у бабушки… Оно пахнет персиком…» Слезы воспоминаний на миг затуманили глаза ханым, но она смогла справиться с этим неожиданным наваждением.
Любимый с детства аромат вернул ей силы. О, теперь она помнила свою первую встречу с Маруфом так, будто та была только вчера. Да что там говорить — тяжесть прожитых лет вдруг перестала давить на плечи Алмас, и она почувствовала себя той самой пятнадцатилетней девчонкой, которая вышла на базар за пряностями по поручению матушки.
— А теперь дай мне руку. И постарайся представить каждого, о ком будешь рассказывать.
Алмас протянула руку волшебнице и начала свой рассказ, успев удивиться лишь тому, какая странная на ощупь рука у почтенной Хатидже.
— В первый раз, уважаемая, я увидела Маруфа на базаре. О Аллах всесильный, где ж мне еще было его видеть?
— Не отвлекайся, и прошу тебя, постарайся мысленно пережить тот день.
— Да, я постараюсь. Это было уже больше двенадцати лет назад… Заканчивалась весна, густая листва в саду была еще свежа, но летний жар чувствовался уже во всем. Матушка решила, что к приходу отца следует приготовить бараний бок, что-то еще… нет, не помню, и, конечно, сладкие пирожки. Моя матушка — ты, должно быть, знаешь ее, почтенную Саиду — всегда была на диво запасливой. Конечно, это все потому, что она почти каждый день выходила на шумный наш базар, чтобы узнать все новости от таких же, как она… любопытных соседок.
Хатидже улыбнулась. Саму Саиду она не знала, но легко могла представить себе эту, тогда полную сил женщину, которая, надев яркий хиджаб и взяв в руки плетеную корзину, выходила к тем рядам базара, где продавали ткани и украшения. Ибо где же еще, скажите на милость, могут встретиться женщины?
— Но на базар пошла ты, Алмас?
— Не торопись, добрая волшебница, — улыбнулась та, не раскрывая глаз. — Ты же велела мне рассказывать все как можно более подробно. Так вот, матушка справедливо гордилась своими запасами. Ее невозможно было застать врасплох — да пусть бы нас посетила целая сотня гостей, их бы всех ждало обильное угощение! Честно тебе скажу, уважаемая, тогда матушкина бесконечная суета по дому меня раздражала и даже утомляла. И только сейчас, став уже женой и матерью, я понимаю ее — ибо радовать лакомствами своих домашних столь же приятно, сколь приятно слышать их благодарности и видеть их лица, измазанные соусами и кремами.
Хатидже вновь кивнула. Она все яснее видела эту уважаемую ханым молоденькой девушкой, все явственнее слышала голос ее матушки… Иногда, о Аллах всесильный и всемилостивый, ей приоткрывалось и ее лицо. Алмас же продолжала:
— В тот весенний день матушке нездоровилось. Но отказаться от своих намерений и попотчевать отца и братьев чем-то обыденным она все же не хотела. Вот поэтому на базар за пряностями пошла я. Да, конечно, я не собиралась сплетничать с подружками или соседками моей дорогой матушки и потому думала, что обернусь очень быстро. Я надела чаршаф и, привязав кошель к кушаку, отправилась в ряды зеленщиков.
Нестерпимый аромат сотен и сотен пучков со свежими пряностями кружил голову. В этот миг даже сама мысль о том, что придется дойти до заморских торговцев, была мне страшна. Я заплатила медный фельс водоносу и выпила целую пиалу прохладной воды из горного ручейка. И в этот миг увидела его.
Перед мысленным взором Алмас встал тот знойный день. Звуки, запахи, ощущения окружили ее столь плотным кольцом, что она забыла уже, где находится. Под ее башмачками вновь были каменные плиты у рядов зеленщиков, а впереди под навесом молодой и невероятно красивый парень постукивал молоточком по башмаку и вполголоса говорил что-то своему клиенту.
Алмас рассмотрела не только парня, но и его собеседника. Глаза того горели нешуточным огнем, он весь подался вперед, чтобы не пропустить ни одного слова, должно быть, необыкновенно увлекательного рассказа молодого башмачника.
Девушка подумала, что она была бы вовсе не прочь послушать этого незнакомого юношу. Более того, она готова была ради этого даже расстаться с собственным каблучком! Сказано — сделано… «Да и держался-то каблук на честном слове!» — подумала она, изо всех сил отдирая его от подошвы.
Корзина оказалась неожиданно столь тяжела, а каблучок едва виден в пыли под ногами посетителей рынка… Одним словом, девушка добралась до навеса башмачника в слезах.
— А дальше?
— А дальше все было совсем просто, — улыбнулась Алмас в ответ на вопрос Хатидже. — Мы разговорились, Маруф прибил каблук к башмачку, хотя почему-то посмотрел на меня очень странными глазами. Тогда я не поняла этого взгляда, но сейчас думаю, что он раскусил мою уловку. Пусть и так, но добрый юноша (ах, почтенная Хатидже, ты даже представить себе не можешь, как он был тогда красив!) проводил меня домой и по дороге поведал удивительную историю о том, как далекое и непонятное племя хоронило своего правителя…
Горы зажали эту котловину, встав грозными серыми стражами с трех сторон. Сейчас, в мареве нестерпимого зноя, они казались каменными великанами, которые не выдержали испепеляющего внимания солнца и умерли в мгновение ока, окаменев там, где застал их летний жар.
Не лучше приходилось и людям, застывшим с двух сторон огромного котлована. Ни им, ни их коням не приходилось еще ощущать такого воистину нестерпимого жара. Ему даже показалось, что уздечка раскалилась, а стремена, которыми он время от времени касался своего скакуна, обжигают кожу его друга до костей.
Храпели лошади, между всадниками бегали с ведрами воды мальчишки-оруженосцы. Но плеск влаги в кожаных ведрах и тяжкие вздохи животных были единственными звуками, нарушавшими тишину заповедного ущелья. Всадники молчали — горе, свалившееся на их плечи, нельзя было изъяснить словами, нельзя было даже представить, что такое вообще когда-либо могло случиться. Ибо сегодня хоронили того, кто встал рядом с богом, кто водил их в походы, кто даровал им жен и мир. Сегодня хоронили Великого кагана.
И не было в мире слез, чтобы выплакать эту великую боль, не было в мире слов, чтобы описать горе каждого из его подданных, не было в мире места более скорбного, чем это.
