— Она подслушивала. Играйте в дурацкие игры, выигрывайте дурацкие призы.
Я так чертовски зол на Хайди и ее отношение. В течение шести месяцев я заставлял себя улыбаться и терпеть это, но всему есть предел.
— Ты ясно дала понять, что ненавидишь ее с той секунды, как мы встретились. Я попросил тебя, как друга, оказать мне одну услугу. Вместо этого ты ударила меня ножом в спину. Честное слово, я думал, что мы были крепче, чем это.
Хайди бросается вперед и швыряет мне в голову шлифовальный круг, который я успеваю поймать, прежде чем он ударяет меня по лицу. — Не вешай на меня эту чушь с лояльностью. Все, что ты делал с лета, это вел себя так, будто я убитый горем псих, который не может оторваться от твоего члена, но это ты однажды заявился ко мне пьяный и возбужденный, а на следующий день обращаешься со мной как с преследователем.
— Откуда это взялось?
— Ты, осел. — Хайди ходит вокруг стола. На мой вкус, слишком близко к моим стамескам и молоткам. — Да, хорошо, извини, я совершила непростительную ошибку, заразившись чувствами к тебе. Черт возьми, распни меня. Я не помню, чтобы ты говорил мне, что наше дерьмо закончилось. Я не припомню разговора, в котором ты сказал бы: "Эй, это всего лишь секс, и у нас все круто, верно?" В один прекрасный день я получила отворот-поворот, и все.
Я запинаюсь, заставляя себя оглянуться на прошлое лето. Моя память немного расплывчата в деталях. Я даже не уверен, как мы оказались в постели в первый раз. Не могу сказать, что я помню, как мы говорили о деталях. Не было никакого "о чем мы говорим". Никакого обсуждения, где мы изложили бы некоторые основные правила. Я просто… предположил.
И вот тогда я понимаю, чувствуя, как краска отливает от моего лица, а чувство вины скручивает мои внутренности, что, возможно, я был мудаком.
— Я и не подозревал, что ты так себя чувствуешь, — признаюсь я, сохраняя дистанцию, потому что о новой вспышке ярости не может быть и речи. — Я думал, мы были на одной волне. А потом, да, наверное, я почувствовал себя загнанным в угол и выбрал легкий выход. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение.
Хайди останавливается. Она вздыхает, опускаясь на табурет.
— Ты заставил меня почувствовать себя какой-то случайной связью. Например, даже как друг, я ничего для тебя не значила. Это действительно больно, Куп. Тогда я была так зла на тебя.
Черт. Хайди всегда прикрывала меня. Я был настолько в заднице, что ни на секунду не задумался, как я поступил с ней неправильно.
— Иди сюда, — хрипло говорю я, протягивая руки.
Через секунду она подходит ко мне и позволяет мне обнять ее. Хотя она и бьет меня по ребрам, прежде чем завести руки мне за спину.
— Прости, — говорю я ей. — Я не хотел причинить тебе боль. Если бы я увидел, как кто-то другой так с тобой обращается, я бы избил его до бесчувствия. Это было совсем не круто.
Она смотрит на меня снизу вверх, и на ее ресницах виднеется влага. Она поспешно вытирает глаза.
— Наверное, мне тоже жаль. Мне следовало надеть штаны большой девочки и перерезать тебе тормоза, как взрослой, вместо того, чтобы срываться на твоей подружке.
Ах, чертова Хайди. С ней никогда не угадаешь. Я бы ни на секунду не оставил это без внимания.
Я еще раз сжимаю ее, прежде чем отпустить.
— У нас все хорошо?
Она пожимает плечами.
— Эх. Будет.
— Если тебе нужно, чтобы я еще немного поунижался, скажи только слово. — Я сверкнул самоуничижительной усмешкой. — Я чертовски хорошо научился пресмыкаться за последние пару недель.
Ее губы кривятся в насмешливой усмешке.
— Цветы на твоем крыльце говорят об обратном. Но, конечно, я потерплю некоторое унижение. Ты не можешь вести себя как долбоеб и ожидать, что это сойдет тебе с рук.
Я вздрагиваю.
— Боже. Нет. Определенно не дай этому сойти мне с рук. — Сорвался стон. — Я только что кое-что понял. Я — Эван. Я, блядь, вел себя как Эван с тобой.
Хайди начинает неудержимо смеяться, наклоняясь, чтобы схватиться за бок.
— О Боже, так и было, — воет она. Когда к ней возвращается самообладание, ее щеки раскраснелись и покрылись слезами скорее от смеха, чем от боли. Она улыбается мне и говорит: — Я почти чувствую, что это достаточное наказание.
Я достаточно хорошо знаю Хайди, чтобы быть уверенным, что мы все уладим, и это особенно многообещающе после нашего разговора в гараже. Самая сложная миссия сейчас — это Мак, чья решимость игнорировать меня превзошла даже мои самые пессимистичные оценки. Две недели превращаются в три, а упрямая женщина продолжает вести себя так, как будто меня не существует.
Я привык писать ей эсэмэски, когда прихожу с работы, в награду себе за то, что целый день не оставлял ей дюжины голосовых сообщений. Не то чтобы она когда-нибудь отвечала, но я продолжаю надеяться, что однажды она это сделает.
Я только что нажал "Отправить" на своем последнем "Пожалуйста, пожалуйста, позвони мне", когда Леви помахал мне и Эвану, когда мы садимся в мой грузовик, и просит нас встретиться с ним в офисе его адвоката на Мейн-стрит. Недавно он что-то упоминал о внесении изменений в свое завещание, так что я полагаю, что речь идет об этом. Но когда мы добираемся туда, он сбрасывает на нас бомбу.
После того, как нас проводят в небольшой конференц-зал и мы занимаем свои места, Леви перекладывает через стол небольшую стопку документов.
— Для вас, мальчики, — говорит он.
— Что это? — спрашиваю я.
— Прочтите.
Сбитый с толку, я просматриваю документы. Мои глаза расширяются, когда они натыкаются на слова "Хартли и сыновья".
— Леви. Что это? — повторяю я.
Эван подтягивает бумаги к себе, чтобы получше рассмотреть.
— Я реструктурирую компанию, — объясняет Леви, подталкивая к нам две ручки. — И, если тебе интересно, Куп, перенеси свой мебельный бизнес под новое имя H&S.
— Подожди. — Эван поднимает голову после внимательного прочтения контракта. — Ты хочешь сделать нас собственниками?
Леви кивает со сдержанной улыбкой.
— Равноправными партнерами.
— Я… — Я не нахожу слов. Ошарашен. Я вообще не ожидал, что это произойдет. — Я не понимаю. Что привело тебя к этому?
Леви прочищает горло и бросает на своего адвоката такой взгляд, что пожилой мужчина встает со своего большого кожаного кресла, чтобы дать нам немного уединения.
— В тот день, когда Шелли навсегда уехала из города, когда я зашел к вам домой, чтобы проведать вас, — начинает он. Затем останавливается, снова прочищая горло. — То, что вы, ребята, сказали, действительно задело меня. О том, что теперь вы совсем одни. Чувствуете себя сиротами. И, ну, если честно, я всегда думал о вас двоих как о своих сыновьях.
Леви никогда не был женат и у него не было собственных детей. Только когда мы учились в средней школе, мы с Эваном поняли, что его друг и сосед по комнате Тим был его парнем. Они были вместе столько, сколько я себя помню, хотя и стараются не показывать этого. Бухта, в которой Леви вырос, относится к другому времени, так что я понимаю. Он предпочитает держать свою личную жизнь в секрете, и мы всегда старались уважать это.
— Я подумал, что ж, давай сделаем это официальным. — Он сглатывает, неловко ерзая на стуле. — Если, конечно, вы в этом разбираетесь. — Еще один глоток. — Я хочу убедиться, что у вас, ребята, есть наследие, которым вы гордитесь в этом городе.
Все, что я могу сделать, это смотреть на него. Потому что… вау. Никто никогда раньше ничего в нас не вкладывал. Когда мы росли, большинство людей списывали нас со счетов как безнадежных. Обязательно закончим, как наши родители. Пьяницы. Бездельники. Отбросы. Все ждали того дня, когда они смогут погрозить пальцем и сказать: "Видите, я так и знал". Но не Леви. Может быть, потому, что он член семьи, но в основном потому, что он порядочный парень. Он считал, что нас стоит защищать. Он знал, что, если дать нам шанс, хоть каплю помощи, у нас все будет хорошо. Может быть, немного потертый, но все еще в целости и сохранности.
