Я выбрала бы одну из них — не слишком красивую, не слишком уверенную в себе. Ту, чей живот слишком вздут, или ту, чьи чулки скатываются. Ту, которую я потревожила бы прямо посреди перерыва, ту, которая принесла бы с собой запах сигарет и нетерпения. Я выбрала бы ту, которая не была бы слишком благостно расположена, немного лентяйку, ту, что вздохнула бы, когда домоправительница бы объявила ей: «Он твой».
Соня говорила мне как-то, что, если бы Дом принадлежал ей, она бы попросила переделать интерьер комнат под мужской вкус: кожаные кресла, красивое темное дерево, сталь. Запахи бобов тонка, сероватые оттенки — никаких цветов, ни воланов, ни розового белья. Дать мужчинам почувствовать себя как дома. Однако гениальность и успех Дома заключаются как раз во впечатлении проникновения в женский мир. Если бы я была клиентом, то не захотела бы менять там ничего. Я бы не передвинула в другое место ни единого пластикового пиона, не сдвинула бы ни одной занавески из сливового цвета органди, потому что здесь живут девушки, потому что каждый помпон, каждый предмет мебели знаком их взгляду, потому что часть их присутствует в каждом наивном цветке на каждом покрывале. Потому что тут они у себя, в этой скромной иллюзии без претензий, и кажется, что они оказывают клиентам жест милосердия, принимая их в своей комнате. Мой взгляд увлажнялся бы от нежности при виде всякой побрякушки. В моих глазах цены не было бы всем этим узорам, небольшим усилиям, которые приложили эти женщины с целью придать красоты и поэзии комнатам, служащим исключительно для секса. Мне бы пришлись по нраву фонтанчики из дешевых материалов, фальшивые камины, снабженные кнопками, зажигающими искусственное пламя и включающими имитацию потрескивания огня. Диваны, на которые присаживаются лишь для того, чтобы зашнуровать обувь, и на изношенном велюре которых внимательный взгляд разглядел бы призрачные улыбки кисок, коснувшихся его когда-то давно по неосмотрительности.
Я приняла бы душ заранее у себя, но послушно согласилась бы снова сполоснуться, пусть даже в итоге я бы просто открыла кран, чтобы дать ей немного времени на подготовку. Присев на край ванны, взволнованная, словно это случается со мной в первый раз, я представляла бы, как она раскладывает полотенце на кровати, кладет повсюду презервативы большого и среднего размера, потому что никогда не знаешь, что готовит тебе судьба. Я заставила бы ее ждать чуть дольше положенного, чтобы она подумала о том, где же я застряла, чтобы подумала обо мне, именно обо мне. Чтобы задумалась, что я за птица: из тех, у кого не встает, из тех, кто кончит только по прошествии тысячи лет, или из тех, кто захочет воспользоваться своим обговоренным заранее правом получить оргазм дважды. Заходя в комнату, я прочла бы все эти вопросы за маской профессиональной любезности.
Раздеваться я бы не стала. Я сказала бы: «Не хочу заниматься с тобой сексом, не хочу, чтобы ты трогала меня, не хочу, даже чтобы ты смотрела на меня. Не хочу ни чтобы ты притворялась, что я тебе нравлюсь, ни чтобы ты говорила мне что-либо. Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и стянула с себя трусики, если они на тебе есть».
И на ней их не было бы. Только боди, у которого она бы отстегнула центральную часть, смехом выражая согласие на любую ложь. Даже на ту, что говорит ей, что ты пришел не за тем, чтобы овладеть ею. Она бы прилегла на кровать и оказалась в кругу желтого света от солнечного луча, запутавшегося в занавесках, под попой у нее была бы подушка, самую малость приподнимающая ее тело. Меня не особо заботило бы, какая у ней вагина, просто потому что она была бы первой в моей коллекции, но меня растрогало бы то, как она раскрывает ее передо мной, то, как она раздвигает ноги. Она не стала бы долго и нарочито оттягивать момент, именно так мне бы хотелось, чтобы все произошло. Она бы показала ее мне как женщина, немного позабывшая, насколько все это божественный дар, хоть и данный за деньги.
Плевать, какая у ней вагина, но мне бы хотелось, чтобы она была мясистая, полная, окруженная кустистой растительностью. Вагина настоящей женщины, обрамленная плотными бедрами, будто переплет Библии. Вагина, которую ей было бы немного стыдно и совестно показывать в шестнадцать лет, но после ремесло сделало бы девушку гордой и равнодушной. У ее киски были бы длинные половые губы цвета свежего мяса, будто глубокий разрез посреди густых волос. Когда она раздвинула бы ноги, эти губы жили бы своей собственной жизнью, одна независимо от другой. Одна свернулась бы, другая чуть отошла бы в сторону, самую малость открывая розово-красные глубины. Оттого, что она не придает значения этому хаосу, от ее смирения у меня слезы навернулись бы на глаза. Молчаливый разрез посередине, потускневший от взглядов сотен мужчин, надавил бы на меня в полную силу, словно картина великого мастера, которую предназначено было увидеть лишь мне. Мне даже понравилась бы ее искусственная влажность — капелька смазки, нанесенная, пока я была в душе, на тот случай, если вдруг мне захотелось бы овладеть ею сразу. Я поцеловала бы ее сюда — поцеловала бы обман, который другие мужчины проглатывают, ни о чем не догадываясь. Она немного задрожала бы, и я не смогла бы понять, настоящая ли эта дрожь или же это часть ее обычного сольного концерта. Не зная наверняка, я сказала бы: «Я не хочу, чтобы ты притворялась. Не хочу, чтобы ты кончала. Конечно, меня бы это осчастливило, но не хочу просить у тебя невозможного. Кончай, если хочешь, или не кончай. Я пришел, чтобы посмотреть на тебя. Ты красива».
Спрашивая себя, сколько мужчин были с ней, не задев ее сердца, я стала бы смотреть на нее. Сколько взволновали ее? Что нужно, чтобы потрясти ее? Какая доля равнодушия и эгоизма, каковы пропорции любви, требуемые для того, чтобы она отозвалась на чувства мужчины, который не платит? Я с осторожностью потрогала бы тонкую кожу, обрамляющую ее заснувший клитор. Рассмотрела бы каждую складку, каждую голубую венулу, спрашивая себя, какая же из них действительно соединяется с головой. Я мягко подула бы на волоски вокруг, чтобы увидеть, как все влагалище незаметно сжимается, словно устрица, сбрызнутая лимонным соком. Поцелуй посреди этого розового бардака кожи и волос. Именно так я провела бы отведенное мне время: разглядывая без прикрас со всех сторон, доверчиво следя за изменениями ритма ее дыхания. Я не спеша гладила бы каждую перламутровую растяжку, каждую особенность этого тела-алтаря, над которым столько мужчин ежедневно приходят изливать душу, принести этой богине жалости и равнодушия свои неудовлетворенные потребности, радости, капризы. Я не стала бы получать оргазм. Дабы выразить ей глубокое почтение, я прижала бы свой член к ее очень толстой заднице, слушая, как в другой комнате синхронно со стуком тел, как метроном, распевается другая девушка. Обязательно отправилась бы мастурбировать в ванную комнату, чтобы не мешать ни моей даме, ни той другой, что уже отправила восвояси клиента и теперь, напевая на ходу, занялась уборкой комнаты. Единственным моим алиби стал бы открытый кран. Меня все равно однозначно приняли бы за импотента. За того, кто не трахается. За того, кто приходит с религиозным фанатизмом лобызать гениталии с каштановыми, светлыми, рыжими волосами, гладко выбритые или взлохмаченные; за того, кто пополняет свой гербарий тысячью клиторов со сложными рисунками в форме кафедральных соборов. Запахами кисок и задниц. Они бы и не подозревали, что я облегчаюсь в туалете в жарком танце запястья.
Насколько мне известен их характер, они посмеялись бы надо мной. Но в результате запомнили бы мое имя. Они говорили бы обо мне, как о легком клиенте, пусть и странном, и, завидев меня из-за штор, самые непростые из них в итоге присоединялись бы к остальным для «презентации». С течением времени я выучила бы наизусть их привычки: какой парфюм они используют, какой стиль макияжа, какое белье им нравится. Я начала бы узнавать по их запаху изо рта, еле отчетливому и желанному, как у девушек, которых не целуют, из чего состоял их обед или ужин: самые хамоватые, те, что слопали кебаб, те, кто медленно попивали кофе, те, кто отправился здороваться со мной, забыв про крошки от пирожного в уголках губ. Я не стала бы много болтать: не была бы из тех клиентов, кто замещает половой акт нескончаемой риторикой, — и все же я многое узнала бы о них. Я прочитывала бы их настроение по складкам на влагалище, по чередующимся цветам. Их соски указали бы мне, на каком этапе их менструального цикла я посещаю их. Я почуяла бы медную каплю крови, скрытую за ароматом мыла, интимной смазки и плохим парфюмом предыдущих клиентов. По форме бровей я догадалась бы, болит ли у них живот, и приложила бы свои горячие руки к тем местам, в которых больно сжимается их матка. Я была бы молчалива и пикантно смиренна. Да так, что со временем обязательно нашлась бы такая, что бросила бы самой себе вызов укротить клиента, у которого неизвестно, есть ли вообще работающий член. Наверняка нашлась бы дерзкая девушка, которую стало бы раздражать мое молчание, или отважная дама с отменным эго. Она расстегнула бы мой ремень и заставила бы закрыть глаза: она отсосала бы мне из принципа, стоя на четвереньках надо мной, разумеется, раздвинув свою киску в нескольких сантиметрах от моей довольной морды. В конце концов, уж точно нашлась бы и та, которую медленно, но верно завоевал бы мой спокойный взгляд: это внушило бы ей доверие, и она бы дала волю эмоциям. И та, чьи порочные мысли я понапрасну пыталась бы отгадать, в то время как порхает ее клитор. Я не дала бы ей кончить в самую последнюю минуту, и она, втянувшись в игру, забыла бы, что я плачу ей, и продолжала бы стонать, протестуя. После оргазма эта дама стала бы ластиться ко мне, может быть, самую малость смущенная. Одну из них вдруг охватило бы желание твердого члена, но она не сказала бы об этом. Кем-то из них я овладела бы внезапно, не произнеся ни слова, втягиваясь внутрь нее, как в уста. Ради хорошего вкуса я не стала бы растягивать действо, чтобы она сохранила подозрительность. Кто-то из них в конце концов нашел бы меня сексуальным для клиента.
