Глава 37
Тан
— Эмоции — разрушительное. Чувства — лишнее. Ты слышишь, Танский? Отключай это. На заезды — с холодной головой и только так, иначе…
Остаток фразы теряется в том, чего я не должен испытывать. Разрушается под эмоциями, которые накрывают с головой.
Не помогает то, что я прокручиваю слова тренера в голове, пока буквально вгрызаюсь в рот Романовой, срывая поцелуй за поцелуем. Мне мало. Мне чертовски мало нескольких. Мало ее. Недостаточно просто поцелуев и нечаянно брошенных стонов. У меня нехватка Романовой под кожей, хотя по всем признакам тотальный передоз.
Иначе что? Я силюсь вспомнить, пока пересаживаю Романову с пассажирского сидения к себе на руки. Она оказывается сверху, а я наглею и нажимаю на рычаг, чтобы оттолкнуть сиденье назад. Теперь у меня гораздо больше доступа. Куда больше возможности для того, чтобы к ней прикасаться, чтобы ее трогать, чтобы прижиматься к ней.
Она совершенна. Не знаю, почему эта информация вдруг ударяет мне в голову, но ни о чем другом я не могу думать. Пока целую Соню, упиваясь тем, какая она вкусная, попутно трогаю ее тело. Сжимаю в руках талию, обшариваю округлые бедра и сжимаю в руках грудь. Небольшую, но она идеально помещается у меня в руке.
Иначе что? Я снова возвращаюсь к концу фразы. Надо вспомнить, надо, потому что Романовой для меня слишком много. Непозволительно. Она — моя острая фаза разрушения, когда уже понимаешь, что обратно дороги нет, но очень хочешь это остановить. Выдрать из себя с мясом и вернуться туда, когда еще были только симптомы. Увы, уже невозможно. На симптомах я не распознал болезнь, а сейчас — поздно. Ничего не выйдет.
Соня ахает, когда я сжимаю ладонью ее грудь и одновременно с этим толкаюсь членом ей в промежность. Судя по едва различимой дрожи, что прокатывается по всему ее телу, попадаю куда нужно. И ей приятно. Пиздец просто. Я готов кончить в штаны лишь от того, как отзывчиво она дрожит и как с ее губ срываются стоны.
— Тан… — шепчет мое имя, когда смещаюсь с губ на шею, когда оставляю там яркие отметины.
Не знаю зачем. Никогда этой херней не страдал и не любил, когда что-то оставалось от других. Ни засосы, ни царапины — терпеть не мог, а ей — оставляю. Хочу, чтобы видела, чтобы смотрела, вспоминала. И знаю, что увидит он. Я определенно хуевый друг. Не тот, на кого можно положиться в трудную минуту, хотя, видит бог, я думал, что на меня — можно. Что в любой ситуации я горой за друзей. Всегда, что бы не произошло. С Романовой что-то не так. Никакие установки не работают, я просто напрочь на ней повернут.
— Тан… хватит…
Пытается меня отстранить, да только разве я в состоянии позволить? Затыкаю ей рот поцелуем, запечатываю снова, чтобы ничего не говорила, а сам смело проталкиваю руку между нашими телами. Прикасаюсь к ней между ног прямо через ткань штанов. Надавливаю, и она хрипло стонет. Пиздец, как она стонет. Крышу рвет на каждом выдохе.
— Доверься мне, — тихим шепотом ей на ухо. — Доверься, Сонь…
Говорю это и надеюсь, что оттолкнет. Давай же, Романова, прояви свой характер и не доверяй, мне нельзя, нельзя верить, но она кивает. Смотрит на меня как-то странно и кивает. Доверяет. Блядь…
Мне сносит крышу. Я снова ее целую. Хватаю за бедра руками и толкаю на себя. Чувствую, как она промежностью по всей длине члена проезжает и выгибается.
— Покатайся так… — настойчиво говорю в ее губы. — Так, как я сделал… двигайся. Будет круто, обещаю.
Сам едва понимаю, что говорю, просто хочу продлить те искры, которые реально сыпятся из глаз, когда прокатил так Романову.
Она мотает головой и застывает. Конечно, не делает так, как я просил.
— Ну же, — почти приказываю и снова повторяю движение.
Отстраняю Соню к коленям, а затем подтягиваю к себе. Медленно-медленно, чтобы она почувствовала, чтобы задрожала всем телом, чтобы отбросила все сомнения, раз уж не сбежала раньше. Не отказалась ведь? Значит, поздно давать заднюю. Слишком поздно. Я не разрешаю.
— Давай, малыш… тебе будет хорошо.
Я ликую, когда она повторяет движение уже сама. Без помощи моих рук. Чтобы не думала, впиваюсь в ее губы и ощущаю, как двигается. Медленно, как я и показал. Наши дыхания учащаются, поцелуй прерывается. Оба утыкаемся друг другу в плечо и просто оглушающе громко дышим. Я знаю, что она близка к разрядке и помогаю ей. Ускоряю темп, толкаясь бедрами навстречу. Соня охает и цепляется руками за мои плечи, а потом… потом она вскрикивает. Негромко, но я слышу и едва успеваю оттолкнуть ее на колени, достать из штанов член и кончить себе на живот, глядя на ее раскрасневшиеся щеки, опухшие от поцелуев губы и возбужденный взгляд.
Она ошарашенно смотрит на то, как струи спермы оседают на моей коже, заторможенно моргает, словно не может поверить, что это действительно произошло и никак не двигается. Продолжает сидеть на коленях, с опущенными по швам руками. Я успеваю достать влажные салфетки и вытереться, когда Романова, наконец, приходит в себя. Вначале неспешно ерзает на коленях, пытается перебраться на пассажирское сидение, но у нее не получается.
— Подожди, — командую и прячу член в трусы, застегивая следом штаны.
После этого что-то происходит. Что-то, чему я никак не могу дать определения. Она словно только сейчас осознает происходящее, начинает вырываться, когда я пытаюсь ей помочь и пересадить ее в пассажирское кресло.
