— Тебе холодно или что?
Я ерзаю в своей слишком большой одежде.
— Мы только что приехали.
— И что? — Он смотрит на волны, его скрещенные руки лежат на согнутых коленях, а на лице ленивая улыбка. — Что думаешь?
— Мне нравится здесь больше, чем Вайкики. — Я зарываю пальцы ног в песок. — Меньше народу.
— Пока, — говорит Иисус. — Через пару часов это место оживет.
— Подоспели как раз к «счастливому час». — Куинн поднимает лицо к солнцу.
Парень смотрит на нее, потом быстро отводит взгляд, словно не желает, чтобы его застукали за разглядыванием. Он замечает камеру, висящую у меня на шее.
— Сняла что-нибудь хорошее?
Я пожимаю плечами, чувствуя легкое разочарование в своем ответе.
— Пока нет.
Он хихикает так, как будто знает какой-то секрет.
— Еще снимешь.
Я не покину этот остров, пока не сделаю этого.
ГЛАВА 4
«Более важно общаться с людьми, чем щелкать затвором»
— Альфред Эйзенштадт
Иисус был прав.
Около пяти часов вечера на пляже становится многолюдно. Люди стекаются сюда, высматривая лучшее место на пляже, и садятся лицом к волнам с каким-то возбужденным предвкушением. Другие приходят и не садятся. Вместо этого наблюдают за водой и изучают волны с медицинской точностью. Я переворачиваюсь на живот и приподнимаюсь на локтях, чтобы наблюдать за людьми из-под козырька бейсболки. Иногда они разговаривают друг с другом, указывают направление, кивают или качают головами.
— Как думаешь, что они делают?
Куинн что-то сонно бубнит, лежа на своем полотенце.
Иисус оставил нам несколько особых жевательных конфет. Куинн съела свою, и, не желая мешать моим когнитивным навыкам, я отдала ей свою.
Мужчина в широкополой шляпе и с сумкой для фотоаппарата ступает босыми ногами по песку. Моя кровь бурлит от возбуждения. Я сразу узнаю своих людей. Штативы, длинные объективы и полный надежды, ищущий взгляд — это язык, который я понимаю. Появляется еще один и устраивается в нескольких метрах от первого. А потом еще один с более длинным объективом разбивает лагерь перед современным одноэтажным домом. В конце концов, полдюжины фотографов разбредаются по пляжу с камерами, направленными на воду.
Сначала я думаю, что они пришли фотографировать закат, но длинные объективы выдают их. Они хотят получить близкие, точные снимки. Все ждут появления китов? Может быть, дельфинов?
Мой вопрос получает ответ, когда я вижу, как группа из трех человек бежит трусцой к кромке воды, держа под мышкой доски для серфинга. Я смотрю начнут ли фотографы щелкать затвором, но они этого не делают. Пока нет.
Все больше серферов погружаются в волны. Они гребут против течения, и это выглядит легко. Они скользят, словно по стеклу, а не борются с огромной силой воды, которая непрерывно толкает их к берегу. Они ныряют под воду, как торпеды, с каждым взмахом руки увеличивая расстояние. И вскоре становятся лишь черными точками на фоне оранжевого, розового и фиолетового неба.
Я подношу фотоаппарат к глазу и делаю столько снимков, сколько могу, все время жалея, что у меня нет объектива, чтобы приблизить взгляд.
Погруженная в работу, я не замечаю потока серферов, идущих позади меня, пока не чувствую, как песок взметывается вокруг моего полотенца. Вереница серферов из дома братства позади нас заходит в воду. Иисус похлопывает по козырьку моей бейсболки, когда проходит мимо с белой доской под мышкой.
Подождите. Иисус с ребятами из братства? Он там живет?
Я трясу Куинн.
— Просыпайся. Ты не хочешь это пропустить.
Подруга стонет, зевает и переворачивается на бок. Когда замечает, каким многолюдным стал пляж, садится и сдвигает солнцезащитные очки на макушку. Появляется все больше серферов, мужчин и женщин с досками разных размеров и форм.
Она провожает их взглядом.
— Я умерла? Это рай?
Волны большие. Больше, чем были, когда мы приехали сюда несколько часов назад. Такие большие, что при каждом ударе издают оглушительный грохот.
— Это вообще безопасно? — Я наблюдаю, как новая группа серферов плавно движется по водной глади, как будто они занимались этим всю свою жизнь. И, вероятно, так оно и есть.
— Дай мне посмотреть. — Подруга тянется к моей камере, и я наклоняюсь ближе, чтобы она могла посмотреть в объектив без необходимости снимать ремешок с шеи.
Сейчас на волнах плавает около пятидесяти серферов. Они по очереди ловят лучшие волны, одни идут влево, другие — вправо. Они рассекают волны, посылая брызги в воздух, одни взлетают высоко, другие пригибаются низко, почти исчезая в возвышающемся завитке. К серферам присоединяются люди с бодибордами и даже те, кто катается на волнах, используя в качестве доски только свое тело.
Захваченная моментом, я забываю о своей камере и о том, зачем я здесь, наблюдая за изящным танцем матери-природы и человека. Единственные звуки, которые мы с Куинн произносим вполголоса, это случайный вздох или бормотание: «Ты это видела?».
Мы смотрим, пока солнце не садится и не становится слишком темно, чтобы видеть. Некоторые из серферов выходят на берег, но другие остаются, и я улавливаю их мимолетные проблески на фоне белоснежной пены от разбивающихся волн.
Иисус идет к нам из воды. Встряхивает мокрыми волосами, словно на съемках рекламы шампуня, и с широкой улыбкой поднимает подбородок, приближаясь к нам.
— Вы голодны? — спрашивает он, слегка запыхавшись.
— Умираю с голоду. — Куинн вскакивает на ноги. — Какого черта ты мне вообще дал? Я спала как убитая, а теперь могу съесть целую корову в одиночку.
Парень запрокидывает голову назад, смеясь.
— Что случилось, жительница материка? Не можешь справиться с островной дурью?
Она упирает руки в свои обтянутые бикини бедра, привлекая его взгляд.
— Я могу справиться с этим. После сна и еды.
Парень усмехается, глядя на нее.
— Я поставлю доску, и пойдем, перекусим. — Не дожидаясь ответа, он направляется обратно в дом братства, его шорты для плавания висят очень низко на узких бедрах.
— Ты не можешь сказать «нет», — мурлычет подруга. Затем встряхивает свой сарафан и надевает его через голову.
— И не собиралась. Я голодна. — Я мысленно пересчитываю, сколько денег потратила сегодня, за вычетом аренды машины, и определяю, что у меня есть бюджет на ужин в десять долларов. Будем надеяться, что в ресторане есть детское меню.
Мы встречаем Иисуса на тропинке между домом братства — его домом — и его соседями. Заряженный энергией от серфинга, или, может быть, это первый раз, когда я вижу его трезвым, парень говорит без остановки, используя слова, которые я не понимаю. Куинн задает вопросы, а я иду следом, прокручивая в голове все, что только что увидела. И жалею, что у меня нет денег, чтобы купить более длинный объектив.
— У нас есть тайская кухня, пицца, креветки или тако. — Иисус потирает живот, который теперь обтянут красной футболкой с логотипом черепа и скрещенных костей на левой груди. На самом деле, это не кости скрещены, а доски для серфинга. — Выбирай.
— Это фургоны с едой, — констатирую я очевидное, а потом чувствую себя идиоткой из-за этого.
У меня был один опыт с фуд-траками, и он был не очень удачным. Мне было двенадцать, и мои бабушка с дедушкой взяли меня в Хурон на ярмарку штата Южная Дакота. Я ела жареные во фритюре твинки, начос и индюшачью ногу, которую мне подали из окна фургона. Меня тошнило всю дорогу домой.
— М-м-м… пицца. — Куинн подходит ближе к радужному грузовичку с нарисованным на боку гигантским куском пиццы в форме волны.
Я следую за ними к очереди.
— А поблизости нет ресторана?
Иисус усмехается.
— Ближайший — в Халейве. Здесь еда лучше. — Он прижимается к моему плечу и улыбается. — Доверься мне, хаоле.
Не могу сказать, что полностью ему доверяю, но пицца кажется надежной ставкой. Поэтому я бросаю осторожность на ветер.
— Эй, кретин! — кричит Иисус над моей головой, заставляя меня подпрыгнуть. — Ты должен мне пять баксов!
