Снейп, в свою очередь, словно отказываясь замечать желание младшего брата и склонность его к продолжению хотя бы поцелуев, если речи не могло идти о большем, вновь говорил о ненавистном теперь для Квотриуса зелье:
- Некоторые … скажем так, составляющие его, надо мелко натереть, другие же порезать, третьи - истолочь. Есть у вас, то есть, у меня - о, Мерлин! - большая тёрка в доме?
- Не ведаю, брат мой, ибо посетил лишь раз в жизни своей кухню, и ты, надеюсь, помнишь, когда и при каких обстоятельствах.
- Ах, Квотриус - белоручка, сегодня, вот прямо сейчас, пойдём, разыщем кухонную утварь, а если нет, то подымем болтливых поваров сих, кои довели ненужными подробностями матерь твою до смерти.
Кстати, в отсутстивие моё распорядился ты рабами и рабынями, дабы приготовили они всё необходимое для христианского погребения Нины?
-О неутомимый Северус, ведёшь жизнь ты неразмеренную, не подходящую высокому сану патриция наследственного, уж не обессудь за правду, зато заботу имеешь даже о правильных похоронах нелюбимой твоей рабыни. Да воздадут прекрасные и справедливые боги по делам праведным твоим!
- Нина - отравительница, Нина - неудавшаяся, к счастью, убийца, вот та Нина была страшна и неугодна мне, как и всякому живому, которого хотят загнать за Стикс. А Нина мёртвая вызывает лишь жалость и желание поскорее избавиться от гниющего трупа её.
Пошли, Квотриус, на кухню, по дороге расскажешь мне, что уже сделано, а что - ещё нет.
- Уже не о чем беспокоиться тебе, брат мой возлюбленный, ибо сегодня же похоронили матерь мою, как и рассказывал ты, в грабовой цельной колоде и ткани необходимой, сотканной рабынями ещё к обeдней трапезе, на коей не было меня, ибо терзался я без тебя. Видел я, как завернули окоченевшее тело её с головы до пят так, что стала походить она на мумию египетскую.
Но… разве не подаришь ты мне хотя бы ещё одно лобзание? Я весь горю, смилуйся, о брат мой возлюбленный.
Тотчас, услышав страстную мольбу брата, Северус переменился в лице и прошептал:
- О, какой же я жестокосердный истукан! За зельем, да мертвецом совсем позыбыл о тебе, возлюбленный мой.
Прости меня за недополученные лобзания, но путе… заботы мои сегодняшние были столь тягостны для рассудка, что я постоянно забываю сделать что-то важное, вот, например, хоть и с опозданием, но покрыть твою шею лобзаниями и поласкать твою грудь, хотя бы через этот лазоревый шёлк, коий навевает так много сладостных мыслей и воспоминаний расчудесных мне.
И снова покорно, как и прежде, трепеща от вожделения, запрокинул голову Квотриус, и старший брат начал покрывать её, тут же разгорячившуюся, прохладными, но страстными, то короткими, то долгими поцелуями, то целуя адамово яблоко, то спускаясь языком до самых ключиц, дуя, по своей привычке, в нежную кожу на них, а потом страстно и горячо целуя, прикусывая слегка тонкую косточку. От ласки этой замирало на несколько мгновений сердце у Квотриуса в груди, и время начинало течь то медленно, как ползает гусеница по стволу древесному, то, напротив, быстро, так, как бегают олени тонконогие, которых брат младший видел у водопоя на озере лесном. Туда ходили он с отцом и ещё одним всадником, чтобы убить дротиком лебедя или дикого гуся для гаданий авгура о предстоящем походе, он уж и не помнил, на кого.
В это время руки Северуса, его нежного и страстного брата и Господина, двигались по скользкой, шёлковой ткани, разогревая кожу и прищипывая соски Квотриуса, такие чувствительные, то по отдельности, то одновременно. Молодой человек выгнулся, как лук тугой варвара, навстречу поцелуям и поглаживаниям-пощипываниям ловких, отчего-то таких умелых рук высокорожденного брата.
Квотриус самозабвенно стонал и вскрикивал, иногда нараспев растягивая имя возлюбленного брата: " Се-э-ве-э-ру-у-ус-с!, а иногда трепетно шептал его имя, выдыхая вместе с жаром, пылающим в нём, в сердце и душе, совершенно потеряв рассудок от самозабвенных ласк старшего брата.
А Северус, наконец, отдал должное долготерпению и самозабвению младшего брата, ждавшего его с утренних петухов до ночной трапезы, надеявшегося увидеть его хоть бы мельком до чародейства ночного над зельем.
И так заждался Квотриус, что немедленно с ласковыми и жгучими поцелуями брата восстала плоть его, но он старался не думать сейчас об её неотложном удовлетворении, растекаясь, подобно воску, под теперь уже щедро расточаемой, осязаемой любовью Северуса.
Когда же боль в пенисе стала превозмогать ласки, расточаемые братом, Квотриус, не желая беспокоить брата возлюбленного своего, вскричал:
- Пойду поищу факел, возлюбленный брат мой, у рабынь, верно, всё ещё ткущих полотно суконное!
Не дав опешившему Северусу понять, что случилось, Квотриус выскочил в тёмную прихожую комнатку, где четырёх движений ему было достаточно, чтобы освободиться от подступившего семени, забрызгав весь пол в маленькой комнатке и собственные пальцы.
Как всегда, начав мастурбировать, Квотриусу было тяжело остановиться, но он сделал это ещё один раз, в надежде на то, что Северус понимает, до каких высот любовной горячки довёл бедного младшего брата, снова забрызгал пол и руку ещё больше так, что осклизлые капли свисали с пальцев.
Обычно он на ложе, совершая подобные действия, потом вытирал запачканную руку о шёлковое покрывало, а, делая это здесь, шёл после во двор, набирал немного ключевой воды в старинное, привезённое из римского поместья отца, кожаное ведро, и в ней обмывал руку.
Но сейчас нужно было торопиться, и Квотриус, поспешив обратно в опочивальню, на ходу облизывал капли тягучей, показавшейся ему слишком пресной, не такой удивительно вкусной и ароматной, как у высокорожденного брата, спермы и… столкнулся нос к носу с Северусом, ищущим его явно не на кухне, а по затаённым стонам, всё же сорвавшимся с губ Квотриуса во время пиков наслаждения.
Северус схватил за запястье ещё нечистую кисть младшего брата и строго взглянул на брата.
- Зачем убежал от меня, Квотриус? Или не любишь ты меня, как прежде?
Что-то не верится мне в сие - только что, до своего внезапного бегства был ты столь страстен, что твоя рука до сих пор сохраняет запах, да и…
Северус вдруг запустил один из пальцев Квотриуса, самый «грязный», средний себе в рот, тщательно обсосал его, отчего младшему брату почудилось, что вовсе не безобидный палец сосёт ему Северус, а… и стало опять жарко в паху, настолько жарко, что не совладать бедному ничтожному полукровке в одиночку, лишь опять и снова уединяться в прихожей, такой маленькой и тёмной, уютной сейчас, ночью, комнатке. А… может быть… высокорожденный брат понимает, что делает, обсасывая вот уже и указательный палец, и все за одним, включая незапачканный мизинец?
