— А о чем они говорят между собой?
— А ты будто сама не знаешь. Надеюсь, ты не собираешься строить из себя целочку? Я не люблю, когда меня держат за дурака. Ты слышишь? Мне плевать, можешь давать, кому хочешь, единственное, о чем я тебя прошу, — не устраивай здесь шухер.
Голос у хозяина стал строже. Не глядя на жену и продолжая переставлять бутылки, он уточнил:
— Во всяком случае, убивать друг друга они не собираются, Они просто царапаются, как коты.
Напряжение в ней достигло критической точки. Наблюдая из-за стойки за развертывающимися в полупустом ярко освещенном зале событиями, она по-прежнему чувствовала себя стоящим за пультом дирижером, от внимания которого не должны были ускользнуть малейшие нюансы звучания вверенного ей оркестра. Вместе с тем преследовавшие ее в последнее время мысли принимали все более фантастический характер. В конце концов она решила поджечь бордель, ибо ее причастность к этому преступлению ни у кого не должна была вызвать сомнений. Но так как причины пожара будут всем очевидны, ей самой останется только умереть. А следовательно, она должна будет повеситься. Думая об этом, она порой так глубоко вздыхала, что ее грудь буквально распирало от чрезмерного скопления воздуха и казалось, будто она вот-вот живьем вознесется на небо. Ее застывшие под воспаленными веками глаза были устремлены в пугающую пустоту переливающихся в электрическом свете зеркал, в то время как ее внутренний взор был прикован к безумному хороводу беспорядочно сменяющих друг друга мыслей: «Никакие расстояния не в силах их разъединить…» «Если его брат уйдет в дальнее плавание, лицо Робера постоянно будет обращено к западу. Мой любовник станет похож на подсолнух… Они осыпают друг друга шутками и оскорблениями, которые только еще сильнее их объединяют. В этой схватке нет победителей. А их мальчишка всегда находится рядом с ними и ни во что не вмешивается». Мадам Лизиане казалось, что эти мысли вышиты на дорогих муаровых лентах, величественно развевающихся над роскошным, изваянным из нежного перламутра и слоновой кости дворцом ее тела, на который она со страхом и трепетом взирала со стороны. Перед ней разворачивалась таинственная история двух неразлучных любовников. Их ссоры были смягчены улыбками, а игры увенчаны оскорблениями. Смех и оскорбления утратили для них свой первоначальный смысл. Они оскорбляли друг друга смеясь. Где-то там, за пределами этой комнаты, где находилась Мадам Лизиана, они торжественно соединялись друг с другом. Сходство их лиц превращало их жизнь в бесконечный праздник. Таинство их бракосочетания не прерывалось ни на секунду. Она снова подумала о пожаре, но на сей раз более определенно. Мысленно она стала прикидывать, где ей лучше всего было бы опрокинуть бидон с бензином, и так этим увлеклась, что на какое-то мгновение перестала ощущать свое тело. Ее руки машинально нащупали под платьем края корсета. Она вздрогнула и выпрямилась.
«Мне следует держаться прямо».
Эта мысль, невольно напомнив ей, что она стареет, причинила ей боль. Несчастная Мадам Лизиана даже мысли, которые представали перед ее глазами в виде законченных и четко сформулированных фраз, видела написанными со свойственными ей орфографическими ошибками. Например, мысль о любовниках промелькнула у нее перед глазами в таким виде: «они варкуют». Рядом с Кэрелем Мадам Лизиана не испытывала больше того, что фехтовальщики называют чувством шпаги. Она снова была одинока. Кэрель стал слишком внимателен к ней, и это невольно выдавало его охлаждение. Когда он раздевался и ложился к ней в постель, Мадам Лизиана сразу же начинала жаловаться и причитать. Поначалу Кэрель только смеялся и, стараясь ее успокоить, подшучивал над ней. Но как-то тоже в шутку, желая немного подразнить Мадам Лизиану, он обмолвился о своей связи с Ноно.
— Это неправда.
— Что значит «неправда»? Я ж те сказал. Можешь спросить у него сама.
Для Мадам Лизианы все сразу встало на свои места. Теперь она почти не сомневалась: раз Кэрель занимался любовью с Ноно, значит он мог заниматься этим и с Робером, от которого у него и был ребенок, а она сама, как всегда, оказывалась вне игры. Все самое прекрасное и чудовищное в этом мире совершалось без нее. Она сказала:
— Ерунда. Я знаю, что есть мужчины и женщины, которые занимаются этим. Но Ноно не такой. Это просто злые языки на него наговаривают.
Кэрель расхохотался.
— Оставайся при своем, раз для тебя это так важно. Лично я не вижу в этом ничё страшного.
Она немного приподнялась, чувствуя легкое смущение оттого, что спадавшие ей на глаза волосы подчеркивали ее постыдную женственность, и, взглянув на Кэреля, выпалила ему прямо в лицо:
— В таком случае ты пидарас.
Слово «пидарас» задело его. Однако он засмеялся, потому что считал, что правильнее было сказать: «педераст».
— Тебе смешно?
— Мне? А ты чё, недовольна? Тогда и твой Ноно тоже — пидерас.
— А Робер?
— Что Робер? Плевал я на него. Чё хочу, то и делаю.
Не решаясь открыто оскорбить его, она сказала: «Это отвратительно». Потом она снова принялась причитать, размазывая по лицу слюни. Сначала Кэрель попытался ее утешить своей лаской, но ему это быстро надоело, и он сделал вид, что собирается уходить. Мадам Лизиана вцепилась в него, а он старался высвободиться, и его гладкое тело, выскальзывая из ее объятий, поднималось над кроватью все выше, в то время как тело его любовницы, которая со стоном тянула его к себе, постепенно оседало вниз. Вскоре в ее руках осталась лишь нежная пятка матроса, который, спрыгнув с кровати, протянул свои обнаженные руки к обоям на стене, как бы стремясь приклеиться к ним, зацепиться пальцами за голубые и розовые букетики в крошечных корзиночках и вскарабкаться вверх. Когда он наконец полностью высвободился, сбросил с себя простыни и встал перед ней с растрепанными на голове волосами и висящим между ног членом, это был уже не прежний истощенный постоянным соперничеством со своим двойником противник, которого Мадам Лизиана могла одолеть, прибегнув к каким-нибудь женским уловкам и кокетству. Это был враг, силы которого больше не были раздроблены, а напротив, сконцентрированы и умножены до бесконечности, ибо между этими двумя лицами установилось согласие, основанное не на дружбе или взаимной заинтересованности, а на чем-то ином, гораздо более значимом, запечатленном на Небесах, где вершилось таинство бракосочетания их сходства, и даже еще выше, в Небе небес, там, где она сама была обвенчана с Красотой. Сидя в ногах кровати, Мадам Лизиана больше не сомневалась в том, что он ее бросает.
— Вот видишь! Видишь!
