Ознакомительная версия.
Я знаю, о чем мы подумали одновременно — «Хорошо, что не с бабой». Да уж, это точно.
— Ну да, этот тест я бы, наверное, провалила. «Адаптивность». Фу.
Книга была окончательно забыта, теперь подруга то качалась в кресле, то поглядывала вдаль на облака, то погружалась внутрь себя, размышляла.
Мне, однако, удалось ее пронять. А ведь я рассказала еще не все.
— Перейдем к настоящим издевательствам?
— А были хуже?
— Спрашиваешь! Не буду брать «физическую подготовку», «точность» и «выносливость» — там все из названий понятно. А как насчет «эмоциональной устойчивости»?
— Он же только что был?
— Нет, то была «адаптивность», то есть приспособляемость к новым условиям жизни. А «эмоциональная устойчивость» — это другое. И это один из тестов, который я бы никогда не захотела проходить.
— Почему?
— Потому что там тебя лишают чего-то очень важного, ценного и следят за твоей реакцией. Ломают любимую вещь на твоих глазах, хамят тебе, выводят из себя.
— Если бы кто-нибудь сломал мой «Мираж», да еще на моих глазах!..
Краем глаза я увидела, как в негодовании сжались ее кулаки.
— Нет, Лайза, мы с тобой бы этот тест точно не прошли. Там не просто ломают, там, например, пытают твоего друга и просят тебя не вмешиваться. Или имитируют смерть близкого человека…
— Нет…
— Да. Я говорила, над Реном издевались. И был еще один тест — «контролируемая жестокость». Знаешь, что такое? Это когда надо самому кого-то пытать. Не потому что ты садист или потому что хочется, а потому что «надо».
— Не хочу слушать.
— А раньше хотела. Сама ведь спрашивала.
— Элли, ну зачем вообще кого-то пытать?
Да, я тоже задавалась этим вопросом. И потому задала его Рену, а теперь цитировала его ответ:
— «А что, если кто-то собирается взорвать торговый центр, где погибнут тысячи людей? Ты знаешь об этом, но не знаешь, где и когда это произойдет? Как получить информацию?»
— Неужели этот Дрейк не мог придумать какой-нибудь «укол правдивости»? Чтобы просто влить человеку — и тот сам все рассказал?
— Не знаю. Зато тебе теперь понятно, что это за камни и за что они достались Рену, точнее, какой ценой.
— Но это же ужасно!
Согласна. Вот теперь мы обе сошлись в одном и том же мнении, услышали эмоции друг друга и полностью их прочувствовали.
Наверное, разговор наш длился и длился — о подобных вещах можно говорить долго, но в тот момент, когда я намеревалась попросить Лайзу передвинуться ближе к лошади (хотелось детальнее прорисовать морду), из дома выглянула Нисса.
— Девочки, собираюсь закидывать белье в стиральную машину. Есть что постирать?
И мы отправились в комнату перебирать сумки.
А гроза в тот вечер действительно разбушевалась. Не гроза — грозища! И пока за стенами ранчо властвовала непогода — хлестал ливень, гнулись деревья и грохотал гром, — мы вчетвером играли в карты. Весело играли, с азартом. Иногда жульничали, иногда возмущались, а после хохотали, заедали все это плюшками, запивали компотом из ягод и раздавали карты по новой. И в который раз неслышно думали о том, что собраться вместе было хорошей идеей, замечательной. Несмотря на то, что мы с Лайзой были гостями, а Нисса и Эдвард хозяевами, никто не чувствовал дискомфорта. Мы не просили нас развлекать — находили занятия сами, а они не старались казаться излишне «добрыми» — просто оставались самими собой: тихой задумчивой Ниссой, любящей свои дела, и улыбчивым жженым от солнца Эдвардом, души не чающим ни в Ниссе, ни в лошадях.
Они действительно нашли свое место, нашли друг друга и занятие по душе. Сложно было смотреть и не радоваться, приятно понимать, что когда-то надеялся и старался не зря. Хорошие люди, хорошее лето, и мы были счастливы.
Вот только после нашего разговора у загона стала излишне задумчивой Лайза. Она прекрасно вливалась в общий ритм беседы, ничего не упускала, отлично жульничала, но я видела — что-то не дает ей покоя, будто теребит изнутри. Кажется, я даже знала что.
Все прояснилось, когда мы снова поднялись на чердак — посидеть, посмотреть на уходящую грозу, подышать свежестью.
— Элли, получается, он столько страдал…
— Знаю.
— Какая… поганая профессия!
— Да не поганая. Просто такая, какая есть. В каждой профессии требуется своя подготовка, а в этой она особенная — не всем по зубам.
— Жестокая.
— А я говорила.
— Слушай, ну… Ведь можно что-то сделать? Как-то…
Она не могла подобрать слов, а я абсолютно точно знала, о чем она думает. «Ведь нужно же чем-то компенсировать жестокость. Добром? Любовью?»
И я даже нашла способ, просто не успела ей об этом поведать.
— Но из этой истории вытекает и хорошее.
— Что именно? Она заставила тебя любить Рена еще сильнее?
— Да я и так люблю его, как дура. Куда уж сильнее?
Мы хихикали, наблюдая, как над мокрым лугом клубятся мутные ватные облака и стелется туман, дышали бодрящей травяной сыростью.
— Просто я понимаю, о чем ты говоришь. После того, как он все это рассказал, я тоже долго думала, что бы такого сделать, чтобы…
— Показать ему, что он не машина, а человек?
— Да.
— И что придумала?
— Я купила камни. Такие же черные, как были в вазочке, — почти такие же: гладкие, красивые, овальные, специально ходила за ними на ярмарку самоцветов. А потом заказала гравировку. Принесла ювелиру в качестве примера один из «старых» камней — ну, чтобы стиль сохранить, — и попросила нанести на «мои» камни совсем другие слова.
— Какие?
У Лайзы от возбуждения даже приоткрылся рот. Вдали еще погромыхивало, гроза уходила не спеша, с достоинством, с апломбом, будто говорила: «Видите, я еще никуда не тороплюсь. А захочу и вообще вернусь…».
Пусть бы возвращалась — мы были не против.
— Я попросила выгравировать слова «любовь», «доброта», «радость», «сочувствие», «чуткость», «внимательность», «отзывчивость», «мудрость», «справедливость», «мужественность» и «великодушие». И стала отдавать их в подходящих ситуациях. Например, когда однажды мы вернулись в бунгало, а вечером Рен накрыл ужин прямо на берегу — так красиво было: свечи, розы, лепестки на песке, — я подарила ему камень «любовь». И сказала, что он — тот, кто умеет любить по-настоящему, и потому камень с этим символом обязательно должен быть в его корзинке.
— А он?
— Он очень долго молчал.
А после моих слов долго молчали и мы. Потому что знали — Рен чувствовал многое. Дрейк никогда не подарил бы ему такой камень, не проводил бы тестов на «любовь», не тестировал бы «доброту».
Ознакомительная версия.
