— Я не могу останавливаться тут, парковка запрещена, а вон на перекрёстке милиционер стоит.
— Ты что, ментов боишься? На такой-то машине? Или на штраф денег нет? — засмеялась она.
— На штраф наскребу как-нибудь. А вот если права отберут, накроется наша прогулка. Не хотелось бы… — Виктор ещё раз свернул. Он принял решение и только для прядка спросил Риту,
— Может и правда за город махнём, погуляем?
Вяземский не сказал ей, что имел ввиду вполне конкретный «загород» — свою дачу на берегу Финского Залива.
Хоть и не у самого берега, а повыше, скорее в лесу стоял его дом, но всё равно место считалось престижным. Участок получал ещё отец Вяземского, с тех пор прошло больше пятидесяти лет, но место-то мало изменилось. Виктор любил и этот лес, и дом — он родился там, в прямом смысле этого слова, считал это место своей «малой родиной». И никогда не относился к нему как к «престижной» даче, хотя район считался именно таким. Потом он искренне недоумевал, как можно было показать дом постороннему, совсем незнакомому человеку. Но на тот момент это место казалось Виктору гораздо более подходящим, чем «номера».
— А мне фиолетово, давайте хоть за город, хоть в пригород, — снова пожала плечами Рита.
Вспоминая всё последующее, Виктор часто думал, а что если бы он правда высадил Риту, как она того просила, на автобусной остановке, или отвёз бы домой на Фонтанку. Изменилось бы что-нибудь? Вернулся бы он к ней через день, два, неделю. Был бы перейдён уже то Рубикон, или они не встретились бы больше, и не лежали бы сейчас в одной постели? Но, забегая в своих воспоминаниях вперёд, он подумал, что даже при том, что они расстались на полгода, сейчас-то он снова с ней.
Виктору нестерпимо захотелось курить, да и лежать в постели без сна было тяжело. Осторожно, чтобы не потревожить Риту он высвободился из её рук и встал с кровати. Накинул рубашку, натянул брюки, расхаживать голым по чужому дому было как-то неудобно. Или теперь это и его дом? Да он и в своём не позволял себе такого. Виктор прошел сначала в прихожую, порылся в карманах куртки, достал табак и трубку, потом зажег свет в кухне, вошел, положил трубку на стол, набрал и поставил на газовую плиту чайник — пить хотелось не меньше, чем курить. Виктор поискал на полке над плитой заварку, но там выстроились только банки с кофе. Вяземский присел к столу, стал набивать трубку. В кухню лениво прошествовал Микки на вид совершенно заспанный. Скорее из приличия, чем по зову сердца кот потёрся о ногу Виктора, но вскользь, даже без мурлыканья. Кончик задранного вверх хвоста Микки недовольно шевелился. Желтые глаза с тёмными полосками зрачков распахнулись и холодно глянули на Вяземского.
— И не надейся, — сказал Виктор, — я не знаю чем тебя кормить, так что жди…
Микки обиделся, демонстративно повернулся к Виктору спиной, сел посреди кухни и во всю длину выложил на пол хвост. Теперь белый кончик шевелился вправо-влево.
«Вот ведь как устроен человек. Полгода понадобилось, чтобы вернуться сюда, — покачал головой Виктор, — а можно было в тот день остаться у Риты в этом доме. Всё равно ведь пришел. Теперь бы знал где у неё стоит чай и чем кормить кота».
Но в ТОТ день Виктор и Рита всё-таки оказались у Вяземского на даче.
* * *
Пока ехали по трассе всё продолжали молчать. Рита безучастно смотрела в окно, она вообще стала какой-то равнодушной. Наверно обиделась. Только когда добрались до места немного оживилась. Оглядывалась на дачные домики когда ехали уже по посёлку.
— Красивое место, — подвела она итог, когда Виктор остановился перед воротами своей дачи.
Понравился ей и участок. Она по-детски простодушно радовалась поздним цветам — в саду ещё оставались хризантемы и астры, заморозки не погубили их совсем, только чуть-чуть тронули лепестки бурым налётом. Но на траве и на дорожках уже лежала седая изморозь.
В доме было холодно.
— Сейчас я спущусь в подвал, отопление включу, — сказал Виктор. — А ты проходи вон в ту комнату, там на кресле-качалке шкура и плед, завернись в него, пока дом прогреется.
Рита тотчас замоталась в плед, забралась в кресло с ногами, раскачалась сильно, дождалась пока движение остановится, ещё посидела, изучая потолок, потом скинула плед и встала. Прошлась по комнате, рассматривая вещи. Остановилась у серванта, отодвинула стекло на средних полках.
Комната, в которой Вяземский оставил Риту была самой большой в доме, она считалась гостиной. Тут годами копилась всякая мебель, то что было жалко выбросить при обновлении интерьера в городской квартире — увозили на дачу. И вот добротные старые вещи нашли здесь свой последний приют. «Отсюда только в печку или в костёр», — шутил Виктор. На самом деле он питал странную привязанность ко многим вещам. Это могла быть какая-то ободранная этажерка или полка для книг, но если с ней Виктор связывал определённые воспоминания, то внешний вид вещи значения не имел, потому что для него она приобретала особенное внутреннее содержание. Нина сердилась, называла мужа старьёвщиком и когда они бывали на даче, всегда ворчала, что этот никому не нужный хлам загромоздил весь дом. Впрочем дачу Нина недолюбливала, а в последние годы и вообще почти не появлялась тут. Старый дом становился местом уединения для самого Виктора. Дети выросли и тоже редко заглядывали сюда. Но сам Вяземский при любом удобном случае старался навестить этот дом. Здесь он жил воспоминаниями. Это было грустно, но приятно. Виктора тянуло в знакомые комнаты, к столам и сервантам, привезённым ещё с квартиры бабушки. Среди этих вещей он находил какие-то особенные силы для своей души.
Ничего этого Рита конечно не знала, и весь дом, и эта комната, с характерным запахом времени, который так явно ощутим бывает в антикварных магазинах, не сказали ей ничего о хозяине. Рита принялась рассматривать на полке то, что ей больше понравилось, на полке стояли безделушки. Какие-то из них были очень дорогими, какие-то совсем ничего не стоили. Они годами копились тут. Почему-то среди них были простые камни и морские раковины, даже горсть стёкол, обкатанных волнами, и круглый зелёный осколок от горлышка бутыли. Такие же «сувениры» попадались и на полках книжного шкафа и даже в центре большого овального стола. По стенам висели фотографии в застеклённых рамках самых разных размеров и форм. Были фото «жизненные», а были «театральные»: мужчины и женщины в костюмах, портреты в сценическом гриме. На трёх шнурах, протянутых над буфетом в простенке между окнами, были подвешены китайские колокольчики и «музыка ветра» ловцы снов и прочие забавные украшения. Рита брала в руки и рассматривала ближе то, что ей понравилось, она быстро переставила на полке несколько безделушек: фарфоровую лошадку, белку из светлого блестящего камня, хрустальный конус с заключенной в него Эйфелевой башней. Но скоро это занятие ей наскучило. Рита ещё раз осмотрела комнату. Кроме стола здесь было ещё много мебели и свободного пространства не оставалось даже в центре.
Одну стену занимало большое чёрное пианино со старинными бронзовыми подсвечниками, вмонтированными в переднюю полированную панель по обе стороны от пюпитра и мягкий плюшевый уголок. Перед уголком выдавался в центр комнаты небольшой журнальный столик со стеклянной столешницей, отдалённо напоминающей китайский знак Инь-Янь, по одной стороне тянулась длинная трещина. Кресло-качалка стояло перед камином, он как раз приходился между пианино и плюшевым уголком. Противоположную от пианино сторону закрывала тремя секциями стенка, в ней помещался телевизор, колонки, светомузыка и большая часть безделушек, которые не поместились в верхней и средней полке буфета, сам же буфет втискивался в простенок между окнами. Третью стену, ту что напротив окон, занимал большой раскладной диван и по обе его стороны два кресла — громоздкие, с округлыми спинками и широкими деревянными подлокотниками. И, наконец, у четвертой стены красовался дубовый обеденный стол, около него четыре стула с мягкими сиденьями и резными спинками. Над всем этим разностильным интерьером широко распяливался девятирожковый плафон. Матовые светильники в виде полураскрытых вытянутых бутонов были повёрнуты к потолку, такие же красовались и в настенных бра над уголком, а сбоку у дивана за одним из кресел стоял торшер. Шаги глушил толстый ковёр, окна закрывали тяжелые гардины с ламбрекеном и кистями, такие же занавеси были и на проёме двери. В целом комната производила впечатление мрачноватое.
