Глава 9. Злой и зубастый
Снится мне, что я тискаю огромную плюшевую игрушку. Белую такую, пушистую с холодным носом, а она в ответ недовольно урчит, а потом и вовсе зубы скалит и зло огрызается, когда я ее обнимаю и за уши бархатные дергаю. Очаровательные уши, такие мягенькие, а подшерсток какой густой на загривке! Да никакие морозы с такой шубой не страшны.
— Прекрати, — вибрируют грезы злым голосом Цезара.
— Отстань.
Хватаю недовольного волчару за его щеки и с удовольствием их мну. Глаза горят, губа дергается в раздраженном оскале.
— Хватит.
А лапищи какие! А хвост! Пушистый и мощный.
— Соня…Спи…
А я что делаю? Я сплю. И мне снится вредная белая зверюга, которая пытается уползти, а я пушистика обнимаю… Теплый, мягкий и низко рычит, в бессильной ярости облизывая нос, который я пару раз жамкаю.
— Да чтоб тебя, — где-то на стороне шипит Цезар.
Пальцами лезу в слюнявую пасть в желании найти язык. Ощупываю клыки, и Цезар рявкает:
— Это уже наглость, Соня!
Волчище вырывается и растворяется в размытых пятнах грез. Обиженно фыркнув, переворачиваюсь на другой бок и ныряю во всполохи новых снов, которые должны вот-вот оформиться в четкие видения, и к спине вновь прижимается волчий бок.
— Спи, Соня, — гулко командует голос Цезара, и волк тяжело вздыхает.
Меня обвивают черные ленты в кокон беспамятства. Я сопротивляюсь. Я люблю сны, ведь они часто удивляют волшебными грезами, в которых тепло и уютно.
— Это бесполезно, Соня…
А я хочу доказать Цезару, что не на ту напал. Мне все равно, что он Альфа, потому что я понятия не имею, что это означает. Я не признаю его авторитета. Рву темные путы, ворочаюсь под одеялом, и голос Цезара гулким эхом прокатывается по моему сознанию:
— Я сказал, спи, Соня!
Тьма накрывает меня ревущей волной, и воцаряется тишина черной пустоты, из которой я с криком выныриваю под солнечные лучи, что бьют в окно. Отдышавшись, сглатываю вязкую и кислую слюну и озираюсь по сторонам в поисках притаившегося Цезара, но его в комнате нет.
За окном птички поют, ветерок шелестит, и я прячусь под одеяло. Я все еще в доме чокнутого мужика, который решил, что белый пес — его брат. Замираю, потому что мне кажется, что стены вибрируют рыком:
— Волк!
Допустим, волк, но сути это не меняет. Мать продала меня шизофренику, который страдает от внезапных вспышек гнева. И как мне быть? Что делать? Как себя вести с чокнутым мужиком, чтобы остаться в живых и не быть съеденной? Цезар может решить, что и он волк, а я какая-нибудь куропатка, за которой можно устроить веселую и безудержную охоту в чем мать родила. Будет гавкать…
— Волки не гавкают, — дрожат стены от ярости.
Да даже если и не гавкают, то все равно так себе удовольствие бегать по лесу от голого мужика, возомнившего себя волком. Безумие какое-то. Мысли об охоте сменяются воспоминанием ночи… о том, как Цезар разводит мои колени, и я с писком стыда съеживаюсь под одеялом.
— Вот так куда лучше, — шелестит простынь подо мной. — Да, моя сладкая девочка, и ты этого желала…
И тут я окончательно просыпаюсь. Откидываю одеяло, а у кровати стоит седовласая служанка и брови хмурит:
— Доброго полудня.
Сажусь, оглядываюсь по сторонам и спрашиваю:
— А где… Цезар?
— Наложницы не задают вопросов.
— Кто сказал? — слетает с моих губ необдуманный вопрос, и служанка медленно и недоуменно моргает.
— Так сказал Альфа.
— Ясно, — потираю глаза.
— Ты должна перед завтраком привести себя в порядок.
Поднимаю взгляд. Не вижу в глазах служанки сочувствия, только холодное презрение. И чем я его заслужила? Тем, что меня насильно притащили в лес? Кладет на матрас полотенце, намекая, что мне не мешало бы принять водные процедуры.
— И сколько у Цезара было наложниц?
Видимо, мой вопрос слишком возмутительный, потому что глаза служанки недобро вспыхивают, и я читаю в них желание наградить меня пощечиной. Какая я невоспитанная и наглая дрянь.
— Ну и ладно, — подхватываю чистое полотенце. — Нравы у вас тут, конечно, дикие, — шагаю к двери ванной комнаты и оглядываюсь на служанку, — вы злитесь, потому что вас не взяли в наложницы?
Я спрашиваю без сарказма или ехидства. Я могу ее неприязнь оправдать только ревностью. Мало ли, вдруг она влюблена в своего молодого… ммм… Альфу, а он ее игнорирует и не замечает? Тогда мое появление могло разбить влюбленной женщине сердце.
— Ты в своем уме? — шипит служанка и сжимает кулаки. — Ты что несешь?
— Я бы была рада, если бы вы заняли мое место. Мне Цезар совсем не нравится, — честно отвечаю я.
— Замолчи! — она с опаской смотрит на стену, а потом вновь на меня. — Язык прикуси!
— Но если вам он нравится, то я не буду осуждать, — пожимаю плечами, — о вкусах не спорят. Кому-то могут быть по душе неотесанные мужланы с завышенным чувством собственной важности. Женское сердце - загадка.
— Замолчи! — служанка в панике швыряет в меня подушкой. — Глупая девчонка! Не зли его!
Я скрываюсь в ванной комнате, включаю воду и проверяю ладонью ее температуру. Затем умываюсь, стою опершись руками о раковину, и смотрю на слив. Делаю вдох и выдох и поднимаю взгляд на отражение. Вскрикиваю и вжимаюсь в стену. На пороге ванной комнаты стоит молчаливый Цезар и медленно развязывает пояс шерстяного халата.
