есть невеста?
— Нет. Я был женат, но это в прошлом. А..: это имеет какое-то значение?
Я усмехнулась, изобразила на лице искренность.
— Абсолютно никакого. Я просто спросила. Что ж, у меня есть полчаса. А бар тут и вправду неплохой…
Я шагнула из-под жестяного козырька остановки, когда наконец-то вышло солнце. Он, отвернувшись на секунду, смотрел в сторону своей машины, поэтому не заметил странного жеста, который я сделала рукой, мельком взглянув на разлившиеся в знакомых ямках вокруг остановки лужи — так, словно бросала горсть медных монет. И, поправив на плече маленькую черную сумочку, двинулась за ним…
— …Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем?
Она вздрагивает так, словно я дала ей пощечину. Словно сказала что-то страшное и непозволительное. А ведь я только пришла ей на помощь — произнеся за нее те слова, которые она сама никак не могла произнести, потому что они треугольно и квадратно застревали у нее в горле, царапая ткань острыми железными краями. Потому что она стесняется этих слов — которые мне даются так же легко, как «добрый вечер».
— Ну да, Аня, да — примерно так. Может быть, еще чаю?
Мне надоел ее чай — и надоело ходить вокруг да около. По ее напряженному взгляду видно, как ей хочется, чтобы я сказала «да», как ей хочется выдохнуть облегченно и поспешно вскочить из-за стола и начать суетиться. Она готова сделать все, что угодно, — лишь бы не сидеть напротив меня в зависшей тишине, лишь бы прервать на мгновение многопаузный разговор, дающийся ей с таким трудом.
Можно подумать, что мне комфортно. Они меня пригласили, а не я их — и вот теперь все мы оказались в какой-то идиотской ситуации.
— Вы хотите, чтобы мы сделали это втроем? — повторяю я, и мне кажется, что она краснеет под одеждой, как нить накаливания, и вот-вот сейчас перегорит, превратится в жирный неухоженный столб пепла, полностью повторяющий не слишком изящные контуры того, что еще не сгорело пока. — Что ж, это было бы интересно…
Она словно не слышит меня, снова бормочет что-то про чай, который вот-вот закипит, — и пулей, если бывают такие вот достаточно бесформенные неуклюжие пули, выскакивает из кухни. И я недоуменно спрашиваю себя, кто тут кого совращает — я их или все-таки они меня?..
Я жутко удивилась, когда сегодня днем он предложил мне поехать к нему и попить чаю. За тот год, что я работаю на этой киностудии, я сталкивалась с ним достаточно часто — раз в неделю минимум. Но дальше «здравствуйте» и «до свидания» у меня с ним дело никогда не шло. Да и куда оно, собственно, могло идти с этим серым бесцветным мужчиной лет сорока пяти, невысоким, худым, невыразительным? И что самое главное для меня — совершенно несексуальным.
Мне семнадцать лет. У меня куча любовников, которых я меняю легко и часто — максимум после двух встреч, а то и после одной. Мне нужны ощущения, а не чувства и привязанности. Я молодая, говорят, что красивая, и на меня обращает внимание такое количество мужчин, что я не могу тратить свое драгоценное время на кого-то одного. Вот только сегодня, когда ехала на работу, привязался один кавказец — хорошо одетый, приятный внешне, так резко контрастирующий со мной, белокожей блондинкой. И я пококетничала с ним, но телефон свой, естественно, не дала — а его номер взяла, навязал-таки. И кто знает, — может быть, я ему позвоню, завтра, например. А может, и не позвоню.
Я точно знаю, что на пути домой с работы мужчины будут смотреть на меня и на улице, и в троллейбусе, и в вагоне метро. И из десятка желающих познакомиться один-двое подойдут обязательно. Потому что я ярко накрашена, потому что плотно обтягивающая одежда подчеркивает мою высокую грудь, ненавидящую бюстгальтеры, и упругую попку, не признающую трусиков. Потому что я все время играю. И исполняемая мной роль — красивой, но глупой девицы, доверчивой и восторженной, которую так легко можно соблазнить, — нравится практически всем.
Мужчины на работе это тоже подтверждают. И совсем молодые, которых я не люблю, и зрелые, лет тридцати — тридцати пяти, которым я отдаю предпочтение, и даже порочные старики — все они пытаются со мной заговорить, куда-нибудь пригласить, хотя бы просто до меня дотронуться. И мне это жутко приятно. Потому что их желание для меня есть высшая оценка собственной внешности.
Но вот от него я этого никак не ждала. Прежде всего именно потому, что он бесцветен и сер и в нем нет никакой порочности, никакой стыдности, которая меня так возбуждает. Есть тут один старикан, любит погладить меня по руке своей дрожащей пигментной лапкой, любит ущипнуть за попку — вот это по-настоящему стыдно, я бы ему отдалась, может, если бы были у него силы. А этот…
Даже не могу представить, как он занимается сексом. Я бы скорее сказала, что он вообще этого не делает. То есть жена у него есть, я ее видела как-то — она тоже с кино связана, тоже у нас иногда бывает. Его возраста, неухоженная, и неопрятная, и расплывшаяся — этакая свободная художница, всем своим видом показывающая, что на условности типа маникюра и мытья головы ей плевать. И сексуальности в ней столько же, сколько в нем, — ноль целых ноль десятых, короче.
И тут вдруг это предложение поехать к нему и попить чаю. Час дня, всю свою работу я сделала и уже собиралась домой, и тут он.
Он робко так это предложил — но стараясь при этом сделать вид, что фраза для него естественная и привычная. И мне вдруг стало интересно, как это будет происходить, как он будет ко мне приставать, как будет реагировать на мои двусмысленные кокетливые фразы, на мой коронный удивленный взгляд широко распахнутыми глазами, на мое случайное как бы поддергивание юбки, открывающей развратно-черные резинки чулок, на то, как я принимаю соблазнительные позы.
Мне стало интересно, и я посмотрела на него, как смотрит трепещущая жертва на приглашающего ее в гости донжуана. И выдохнула тихо:
— Я согласна…
Когда он позвонил в дверь, мне показалось, что я чего-то не понимаю. Всю дорогу в метро — естественно, мы ехали в метро, додуматься взять такси ему было не по силам, но я простила — он хранил смущенное молчание. Явно не зная, о чем со мной говорить, — а может, до сих пор не веря,
