— Да легко! Желаю…
— Нет. Так не получится. Это просто слова. Соберись.
Эликс зажмурилась.
— Вспомни, всех, кого потеряла. Представь, что будет дальше. Почувствуй ненависть.
Эликс зажмурилась сильнее. Внутри не было ничего. Никаких чувств. Никакой ненависти.
— Вспомни эту девочку, чья сожженная тень лежит у тебя под ногами. Харвестер миллионы лет перебрасывал ее разум из одного тела в другое. Забавлялся. Глумился. Лепил из нее то шлюху, то рабыню. И наконец сжег здесь. В финале.
— Прискорбно.
— Что? Прискорбно? И это все?
Эликс не знала, что сказать. Пустота внутри была спокойной и бесцветной.
— А что еще? Я биоробот. Откуда у меня чувства?
У меня нет слов, меня не научили словам. Я не умею думать, эти гады не дали мне научиться думать.
Проклятье! Откуда лезет в голову эта чужая бессмыслица? У меня нет слов, потому что я не училась словам. Я не умею думать, потому что мне незачем было учиться думать.
— Быстрее! Он близко!
В голосе девчонки плескалась паника.
Эликс вдруг почувствовала внутри нарастающую ненависть. К собственному бессилию. К своей никчемности. К себе.
С небес уже падала черная тень.
— Да не могу я! Это бегство! А я никогда не сбегала с поля боя!
— Лжешь! Система звезды Альгам. Оборона базы амазонок. Триникс. Ты сбежала. Почему? Испугалась за свою шкуру?
В руке девчонки чернел невесть откуда взявшийся древний кольт.
— Да! Испугалась! Мы были последние из корпуса амазонок! После нас не оставалось ничего. Даже памяти. Словно…
— Словно никого из нас никогда не было.
И в тот же миг черные щупальца протянулись к ним с неба, а тихий бесплотный голос произнес:
— Фиксация. Один претендент. Одна коррекция. Начинаю обратный отсчет. Десять… Девять…
Девчонка уходила прочь и уже почти скрылась за дымной гарью.
Эликс шагнула следом.
— Постой! А здесь? Что будет здесь?
Тонкая фигурка в красном платье остановилась.
— Здесь? Ничего не будет.
Когда мир поглотило белое ничто, ее уже не было видно.
* * *
Все старые вселенные умирают одинаково, а новые начинаются по-разному. Одни вдруг взрываются в одночасье и сами лепят из получившегося материала первые звезды. Другую наспех варганит бородатый недоучившийся студент. Шесть дней он ее сколачивает, а на седьмой у него защита диплома, и он ее разумеется провалит, потому как вселенная у него получилась кривая, косая и нежизнеспособная. Третья рождается закольцованной, и ей кажется, что она бесконечная, хотя размах ее кольца не более пары суток.
Эта вселенная началась с маленькой планетки, висящей в белом океане ничто и нигде. Планетка была желтовато-костяного цвета и напоминала бильярдный шар.
По ее гладкой поверхности брели двое.
Издалека они смахивали на Чебурашку и Крокодила Гену. Но вблизи становилось видно, что у Чебурашки длинная, унылая физиономия и вытянутые слоновьи уши обитателя планеты Блук. А у Крокодила Гены со всех сторон торчит десяток лишних конечностей.
— Теперь ты понимаешь, каким мудрым было решение не вылезать из стазис-камеры? — в сотый раз спрашивал ушан, воодушевленно вращая ушами. — Все вылезли. И где теперь эти все? Даже дракончик вылез. И где теперь этот дракончик? А у нас целая вселенная косплея! Все для косплейщиц!
— Зеленый? — недоуменно разводил шестью руками тысячепал с Аркхема, не видя вокруг ни одной косплейщицы.
— Да, пока с этим напряг, но ты представь. Отели! Небоскребы! Дворцы для фестов! Целые улицы мастерских для мейкеров и крафтеров! Миллионы отаку со всех концов галактики будут стремиться сюда! Флот из тысяч кораблей перестанет справляться с таким наплывом, и придется строить звездные врата, нуль-т и гиперлуп!
— Зелё-оный… — почесал рыжую бороду пораженный перспективами тысячепал.
— Но главное, — продолжал ушан, — это будет царство настоящего олдскульного косплея. Никаких маскировочных поясов и уж тем более перламутровых камней, копирующих увиденное. Только реальность! Только хардкор! Все как в старые добрые времена. Доспехи из жести, мечи из крашенного дерева, лошади из пластика.
— Зеленый? — тысячепал покачал бугристой головой.
— Что такое? Сомнения в голосе твоем слышу я. Ты, наверное, как и многие неразумные отаку, считаешь, что мечи должны быть из булатной стали, лошади из конюшен графа Орлова, а юбка Сейлор Мун стащена с задницы самой Сейлор Мун?
— Зеленый! — утвердительно кивнул тысячепал.
— Это заблуждение, мой маленький друг. Смысл настоящего косплея в том, чтобы сделать звездолет из говна и палок, а костюм эльфийки из трусов в горошек.
Тысячепал рыкнул, не соглашаясь.
— В тебе говорит недалекий нищеброд, фапающий на цацки аристократов, — опрометчиво заявил ушан и в следующий момент был поднят за уши в воздух, а рядом с громогласным рёвом раскрылась зубастая пасть.
— Зеленыййй!
— А это вообще никакой не аргумент. Опусти меня на землю, и я тебе с полпинка докажу, что реальность — это не то, что реально. А то, что на реальность издалека похоже.
Так они бесконечно долго брели по бильярдному шару. Ушан гнусаво бубнил и вращал ушами. Тысячепал мотал щупальцами, орал «Зеленый! Зеленый!», и все звуки тонули в молочно-белом космосе.
Бесконечно.
Эпилог
Собеседование у куратора было назначено на девять утра, и все было бы ничего, но завтра было первое января, в гостиной немузыкально вопили и пили гости, и вдрабадан пьяный Натаныч уже в десятый раз взрыкивал: «А где же Игореша⁈ Не соблаговолит ли он испить с нами этого задушевного армянского коньяку?» Последняя часть фразы с каждым разом становилась все невнятнее, а Игореша все сидел перед заправленным в машинку листом бумаги и не знал, что писать.
— Куранты пропустил, — сообщила жена, ставя перед ним фужер с шампанским. — С новым шестьдесят пятым.
— Угу. С новым, — пробурчал Игореша, чокаясь.
— Может завтра напишешь? Это же простая сопроводиловка. Отписка. Она ни к чему не обязывает. Напиши «целью данной поездки является дальнейшее изучение сословного общества средневековой Бирмы». Ну и дальше. Храмы-пагоды. Будда-Кришна. Маркс-Энгельс. Пролетарии с крестьянами.
Игореша вздохнул.
— Ты не знаешь нашего Мозговатого. У него на столе два штампа. О правую руку штамп «Отказано». О левую — «Одобрено». Проблема в том, что левая рука у нашего Иван Михалыча не поднимается. На фронте, говорит, отморожена. На каком, я не уточнял, но полагаю, что на Колымском фронте. Или Магаданском. На вышке к пулемету примерз. Короче, на сто заявок у него сто пятьдесят отказов. Его даже наверх вызывали, спрашивали почто передовую советскую науку третируешь. А ты «храмы-пагоды». Один кстати ляпнул про храмы-пагоды. Так Мозговатый ему десятилетний запрет на загранпоездки оформил. Нечего, говорит, опиум для народа изучать. Он-то думал, что пагоды — это домики для средневековых бирманских пролетариев. Вот я и думаю… Ты же знаешь, мне без этой поездки диссера как своих ушей не видать.
— Знаю, — шепнула жена и поцеловала его в затылок. — Пойду дочу проведаю.
— Погоди. Я с тобой, — Игореша вскочил, растирая затекшие колени.
Потом они долго стояли обнявшись у приоткрытой двери детской и умиленно смотрели на посапывающую курносую мордашку.
— Представляешь, через полтора года в школу, — прошептала жена.
— Угу. Давай ей все-таки сменим имя. В школе обязательно задразнят.
— Пусть дразнят. Это характер закаляет. Меня вот тоже дразнили. Кирзой дразнили, киркой дразнили, киркомотыгой. А один даже выдумал дурацкое слово «киркор». Специально для меня. Жутко бесил. Из-за него я и научилась морды бить. Так что, если не провалится в кроличью нору и не спутается с Котом Базилио, все будет хорошо.
Позади опять взревел Натаныч и заливисто захохотала старшая сестра деда шурина Роза Евдокимовна.
Жена вернулась к гостям, а Игореша — к листу бумаги.
