ЛОРЕНА
Сентиментальная песня времен войны[1]
Слова достопочтенного X. Д. Л. Вебстера
1. Годы шли, Лорена,
За весной зима,
Холодело небо,
Падали снега.
Снег скрыл траву от глаз,
Иней там, где росли цветы,
Но на сердце тепло сейчас,
Как было в те летние дни.
Но солнце не может так низко
Опускаться, Лорена,
Любовь всегда к сердцу близко,
Как голубое небо.
2. Сотня месяцев прошла, Лорена,
С тех пор, как я был с тобой,
Твою руку держал несмело,
И терял над собой власть.
Я чувствовал, как бьется пульс твой,
И еще сильнее бился мой.
Сколько месяцев прошло с того мая,
Когда почва вокруг цвела,
Когда розы благоухали,
И звонили колокола.
3. Мы наблюдали со склона холма,
Как с закатом день умирает,
Мы любили друг друга тогда
Больше, чем выражают слова.
Я любил, как и ты, Лорена,
Не сказал я, и ты не смела.
Но что у нас быть могло,
Если б любовь расцвела,
Прошли годы, но не прошло,
То, что в памяти навсегда.
Но я не хочу вспоминать
Твоих сумрачных форм, Лорена,
Мне хотелось бы им сказать:
Все потеряно — вот в чем дело.
Засните воспоминанья,
Будить не хочу вас я,
Зачем обращать вниманье
На прошедшие бед года.
Лорена, твои черты
Не хочу я помнить, прости.
4. Рассказ о прошлом, Лорена,
Не хотел бы я повторять,
Надежды были несмелы
И могли лишь обманом стать.
Они жили, чтоб умереть,
Нам осталось только жалеть.
Сожаленья о них терзают
Твое сердце даже сейчас.
Слова «можно забыть», кто знает,
Были ль ложью тогда для нас.
Это были твои слова,
Чтоб погибнуть, любовь жила.
5. В моей памяти горят
До сих пор твои слова,
От отчаянья в душе ад,
Струны сердца ты в плен взяла.
Сердце женщины говорит,
Что всегда было верным мне,
А долг воина зло велит
Разорвать образ твой в душе.
Он сурово велит сейчас
Порвать узы, связавшие нас.
6. Это мало, что значит уже,
В вечность прошлое отошло.
Да, я буду лежать в земле
Меж могилами далеко.
Наши головы, Лорена,
Будут там погребены,
Расцвести едва успела
Жизнь, как кончены мечты.
Жизнь угасает так быстро,
Но слава Богу за то,
Что на земле лишь искра
Сгорает, а не все.
Жизнь на земле — только часть себя,
Здесь все превратится в прах,
Но после нее наши сердца
Сольются на небесах.
Последний час доктор Янси ехал среди тумана, который поднимался с реки и окутывал дорогу. Теперь, когда вечер убывал и близилась ночь, туман быстро устремился вверх. К северу над песчаной равниной, поросшей соснами, на холодном ноябрьском небе отчетливо виднелись звезды.
Размахивая хлыстом над головой старого мерина, тянувшего двуколку, врач плантации лучшей погоды и не ожидал. Ведь в Джорджии тянулось запоздалое бабье лето, поэтому дождь и туман обернулись благом. Скверные дороги и вышедшие из берегов реки задержали солдат армии северян в пределах захваченной ими Атланты. Как только погода улучшится, они непременно снова двинутся вперед. Неужели следующий удар они нанесут в юго-восточном направлении и выйдут к Саванне[2]? Или же сначала они обезопасят свой фланг, продвигаясь через Брод Индейцев к Мейкону, затем по дороге, ведущей к Переправе Брандта, за которой уже начинается плантация Селби Холл?
Янси знал, что строить такие предположения бессмысленно. Из-за разноречивых слухов он даже не мог хотя бы приблизительно определить, кто берет верх — твердолобые, не сомневавшиеся, что Худ, взяв в свои руки командование, разобьет северян Шермана, или те, кто готовились надеть траурные повязки и в душе уже капитулировали. Он мог лишь молить Бога, чтобы удача Селби, всю войну витавшая, словно черный ангел, над мансардами Большого Дома, помогла выдержать и грядущий тяжелый удар Марса… Щелкнув хлыстом более резко, он мысленно вернулся к подвластным ему делам, таким как вызов к роженице из арендованной фермы, отнявший у него весь день.
По всем правилам логики, вызовы к роженицам от арендаторов Селби в эти дни должны были стать редким явлением. Почти все мужья надели униформы: жены занялись мужской работой в поле и на хлопкоочистительном заводе. Муж Нэн Пурди служил в войсках Конфедерации с самого начала войны, однако Нэн рожала каждый год столь же регулярно, что и коровы в хлевах Селби. Доктор Янси подумал, что семейство Пурди достойно занять почетное место в «Календаре фермера». Сержанту Бену Пурди после каждых десяти лунных месяцев требовалось лишь одно увольнение, чтобы обеспечить себе бессмертие. В семействе Пурди никогда не переведутся мужчины, которые будут обрабатывать его сорок акров, везти телеги с хлопком к Селби для ежегодного распределения прибылей.
Клан Пурди найдет способ выжить, несмотря на то, чем закончится грядущая зима, сулившая неудачи. Однако про своих людей Янси пока такого сказать не мог — хотя, когда его двуколка свернула на подъездную дорогу, белое строение Селби Холла и зеленый участок, прилегавший к нему, казались столь же вечными, как и время.
У ворот стояли часовые. На кострах в кедровой роще готовили поздний ужин. Значит отряд кавалерии капитана Брэдфилда Селби еще не получил приказа снова влиться в состав бригады. Если не считать данного обстоятельства, ничто не говорило о том, что дыхание войны коснулось этого уголка Юга. По обе стороны подъездной дороги в звездном свете купались ровно подстриженные бархатные лужайки. Иначе и быть не могло — раз хлопок уже собрали, рук хватило и для подобных хлопот. Вдоль подъездной дороги двойной ряд дубов аккуратно подрезали: сегодня этот безупречный строй деревьев больше, чем какая-либо другая черта, давал знать о вечном чуде Селби Холла. «Здесь, — подумал Янси, — настоящая обитель покоя. Разве постороннему наблюдателю придет в голову, что этот покой только внешний, что он обманчив?»
Именно сам большой особняк, словно афинский храм, возвышавшийся на рукотворном холме, окруженном розовыми садами и самшитом, и являл собой эту странную обособленность и отчужденность. Отдельным миром казались готовые блоки рабочих строений, смутные очертания хлопкоочистительного завода и склада. То же можно было сказать про пять тысяч акров еще зеленевших борозд, олицетворявших смысл бытия Селби Холла: яркий свет, лившийся через застекленные двери Большого Дома, не мог рассеять иллюзию, будто это какой-то великолепный, полузабытый склеп… Скотный двор был предусмотрительно отгорожен от английских садов защитной полосой кедров. Она расходилась только в одном месте, где дорога общего пользования ответвлялась от изящно изгибавшейся подъездной аллеи. Во дворе конюшни Янси отдал вожжи конюху, который вышел ему навстречу, услышав скрип колес.
Врач плантации собирался сразу же направиться в Большой Дом. Опустив уставшие ноги с двуколки, Янси заметил, что его сапоги стали красными от глины во дворе Пурди и, передумав, направился к прямоугольной полосе света в конторе надсмотрщика. С перепачканными в глине сапогами в Селби Холле делать нечего. К тому же ему очень не терпелось узнать, вернулся ли Люк Джексон, уехавший с поручением в Декейтер.
В конторе Люка не оказалось, хотя над его столом горела висячая лампа. Молодой негр Саладин, совсем недавно произведенный в бухгалтеры плантации, корпел над гроссбухом. Его красивый профиль цвета черного дерева резко выделялся на фоне выбеленной кирпичной стены конторы. Янси снова передумал и, не входя в контору Люка Джексона, пошел к себе. Саладин числился среди его давних друзей, но сегодня у него не было настроения общаться с ним.
На его памяти ни один раб в Селби столь быстро не поднимался так высоко. Янси до сих пор помнил, какая буря негодования прошлой весной разразилась в Округе Крей, когда Лорена Селби, даже не посоветовавшись с отсутствовавшим мужем, пристроила этого негра в конторе надсмотрщика… Несколько лет до этого в округе снисходительно похихикивали, когда старый судья Селби, известный диковинными идеями, сделал Саладина одним из своих протеже, а позднее преподнес его своей невестке в качестве свадебного подарка. В то время в Джорджии не ощущалось недостатка в белых бухгалтерах. Никому даже в голову не могло прийти, что однажды черный, как уголь, раб займется изучением бухгалтерских книг Селби лишь благодаря одному обстоятельству — надсмотрщик оказался слишком занят и неграмотен, чтобы справиться с подобным делом.
