Ознакомительная версия.
Роксана Гедеон
Сюзанна и Александр
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИЗУМРУДЫ ГОЛКОНДЫ
Лошади повернули вправо, и сквозь помутневшее окно кареты стали видны очертания Севрского моста.
— Сена, — произнесла я едва слышно. — Вот и снова Сена. Париж…
Я снова, уже в который раз оказывалась под стенами этого города — того самого, что олицетворял собой революцию и где были погребены самые основы прошлой, казавшейся незыблемой, жизни. Раньше я любила Париж; теперь, право же, мои чувства к нему были противоречивы. И все же я снова ехала сюда, надеясь, что здесь и только здесь смогу найти помощь и заново завоевать свое место в столице. Нет, не свое место. Наше.
— Я все, все здесь помню, — произнесла Аврора, приникая к окошку. — Ага, вот и трактир, где мы пили молоко, когда уезжали отсюда в прошлый раз… Здесь все будто родное…
— А кто же называл себя бретонкой? — улыбнулась я. — Или тебе стоило разок подумать о Париже — и Бретань уже забыта?
— Нет… — Она повернулась ко мне и улыбнулась так счастливо, как ребенок. — В Белые Липы я просто влюблена. Но мы же вернемся туда, правда?
В Париже у нас было множество дел. Надо было показать Аврору в свете — она была уже в том возрасте, когда это возможно. Главная трудность состояла в том, что я сама нынешнего света не знала и не хотела знать. Нынешнее парижское общество, претендующее на светскую изысканность, было буржуазным. Вот я и думала: где же все-таки и кому показывать юную Аврору?
— Во всяком случае, — заявила я решительно, — мы закажем тебе гардероб. В Бретани это невозможно. Такая милая девушка, как ты, должна одеваться только в Париже. Бретонские модистки просто недостойны тебя.
— И тебя, — отозвалась она, прижимаясь щекой к моему плечу. — Ах, я так счастлива, так счастлива — у меня просто дух захватывает от радости!
Было 10 декабря 1797 года. Три месяца назад мадемуазель Аврора д’Энен навсегда покинула стены монастыря в Ренне, — монастыря, в котором приобрела понятие о хороших манерах, научилась говорить, двигаться, играть на клавесине и даже получила некоторые знания по географии и истории. Но, несмотря на все эти успехи, невозможно было уговорить ее остаться там даже на месяц дольше.
— Никогда бы не вернулась туда! — повторяла она горячо. — Это самое невыносимое место в мире!
— Тебе и не надо возвращаться. Ты уже выросла, дорогая.
Выросла… Когда я смотрела на Аврору, меня охватывало странное щемящее чувство. Пожалуй, она слишком быстро выросла. Сейчас ей шел шестнадцатый год — я была примерно в том же возрасте, когда уехала из Санлиса. И вот мы словно поменялись местами. Вернее, теперь на моем месте — она… Двенадцать лет прошло, как один миг… И вот пожалуйста — вместо крошечной бретонской дикарки рядом со мной сидит такая изящная юная мадемуазель.
Аврора была одного роста со мной, но тоньше и более хрупкая. Судьбе было угодно, чтобы она, кровно вовсе со мной не связанная, имела много общего со мной — в овале лица, губах, жестах, разрезе фиалковых глаз. Ее глаза, кстати, были самым ценным и привлекательным в ее внешности, они сразу притягивали взгляд — своей глубиной, сиянием, необыкновенным цветом.
Ренцо тронул меня за руку.
— Тетя, так мы все святки проведем в Париже?
Я понимала, что его интересует: возможность продлить свои каникулы. Ренцо был способный, все схватывал на лету, но корпеть над книгами не любил.
— Ты — да. Но потом тебе надо будет вернуться к отцу Ансельму, милый.
— А вы?
— А мы, я полагаю, останемся здесь до самого лета.
Ренцо взглянул на Аврору.
— Значит, я буду учиться, а она нет?
Аврора снисходительно потрепала его за ухо.
— Я уже отучилась, вы забыли, милейший кузен! А вот вам еще лет шесть придется сидеть высунув язык над книгами!
Из всей тройки мальчиков, наполнявших прежде Белые Липы своими голосами, остался сейчас только мой племянник. Я так привязалась к нему, что была бы огорчена, если бы Джакомо и Стефания вдруг изъявили желание его забрать. Хотя, впрочем, он пробыл у меня уже полтора года, а брат и его жена ни о чем таком пока не говорили.
Ренцо, расплющив нос о стекло, припал к окну.
— Как много людей на улицах… Что бы это за праздник нынче, тетя?
Я пожала плечами. Париж встречал нас слякотью, дождем, туманом — словом, всеми атрибутами теплой парижской зимы. Окошко кареты совсем запотело. Капли, срываясь и сбегая вниз, пересекали мутное стекло прозрачными неровными дорожками. Улицы были грязны, колеса кареты то и дело попадали то в канавы, то в лужи, и брызги грязи летели на тротуары.
— Действительно, — сказала Аврора. — Должно быть, сегодня какое-то торжество.
Тогда я тоже посмотрела. Двигаться по улице становилось все труднее, толпы людей увеличивались, и, созерцая это, я почувствовала некоторый страх. Страх перед толпами, который вошел в мою плоть и кровь. Что происходит? За последние семь лет скопления людей на улицах предвещало лишь что-то дурное. Неужто меня угораздило прибыть в Париж так несвоевременно?
У Елисейского дворца развевались трехцветные знамена, деревья были украшены разноцветными гирляндами. Можно было заметить карету, окруженную эскортом блестящей национальной гвардии, — она двигалась медленно, и я вдруг поняла, что это именно ради нее устроены все эти почести.
— Так что же происходит? — пробормотала я.
Едва произнеся это, я вспомнила то, о чем трубили все газеты, о чем знали даже в глухих уголках Бретани: генерал Бонапарт после заключения мира в Кампоформио как триумфатор возвращается в Париж… Его ждали неисчислимые почести и слава миротворца.
Бесконечная война давно надоела всем. Более пяти лет длилась она с переменным успехом: французы то побеждали, то отступали. Победы радовали мало, хотелось одного — мира. Вот почему Бонапарт с его Кампоформийским мирным договором был встречен в Париже с такой радостью. Директория, особой любви к генералу не питавшая, под давлением столь явно выраженных восторгов была вынуждена устроить ему пышную встречу в Люксембургском дворце. По всей видимости, именно туда сейчас Бонапарт и направлялся. Бесчисленные толпы народа приветствовали его.
Наша карета мало-помалу продвигалась вперед, и мне, припавшей к окошку, на миг удалось увидеть Бонапарта. Я заметила четкий римский профиль на фоне темной обивки, увидела худое бледное лицо с бесстрастным выражением и сжатыми губами, редкие длинные волосы, падавшие на лоб и плечи. Глаза на этом бледном лице горели как два угля. А высокомерие, таившееся в изгибе губ, меня поразило. Пожалуй, даже Людовик XIV не взирал на толпу с таким презрением.
В остальном внешность его была ничем не примечательна. Я убедилась, что слухи правдивы: Бонапарт некрасив и тщедушен. По крайней мере, чего-то особенного, что притягивает женский взгляд, в нем не было. Шарм ему придавала слава полководца; без этого редко какая женщина, встретив его в толпе, обратила бы на него внимание.
— Да здравствует генерал Бонапарт!
Эти крики, сливавшиеся в общий нестройный гул, действовали мне на нервы.
— Глупцы, — пробормотала я с презрением. — Они не видят, что в его пресловутом мире кроется зародыш войны…
Кучер соскочил с козел и подбежал к окошку.
— Мадам! Прикажете ехать вслед за гвардией?
Я возмутилась.
— Еще чего! Мы не собираемся сопровождать Бонапарта. Мы едем домой.
— Но, тетя! — пробормотал Ренцо.
— Это не подлежит обсуждению, — отрезала я. — Бонапарт не дождется, чтобы карета с гербом дю Шатлэ следовала в его эскорте.
С горем пополам мы освободились из объятий толпы, и кучер направил лошадей к Елисейским полям, чтобы выехать к саду Тюильри.
Случившееся еще раз дало мне понять, что нынешний Париж — это не мой Париж. Я совершенно перестала понимать его жителей. Одному Богу известно, смогу ли я привыкнуть ко всему новому и прожить здесь до самого лета — именно такой срок мне, видимо, понадобится, чтобы уладить то, ради чего я приехала.
Мы ехали жить в отель дю Шатлэ, что на Королевской площади. Честно говоря, само это название вызывало у меня ужас. Семь лет назад именно здесь я потеряла Луи Франсуа. Теперь мне предстояло пересилить это и здесь жить. Пожалуй, только Маргарита могла бы догадаться о моих чувствах.
Уже смеркалось, когда мы подъезжали к месту, и небо — днем такое серое, свинцовое — приобрело сиреневый оттенок. Карета проехала мимо сквера, окруженного решеткой, ее колеса прогрохотали под колоннами, поддерживающими арки и своды домов; так много лет назад здесь проезжали принц Конде, Нинон де Ланкло, мадам де Лонгвилль — бывшие мои соседи… Я приказала остановиться и вышла из кареты. Я уже видела наш дом — большой, окруженный вековыми липами, расположенный между отелями де Шолн и де Роган. Когда-то в юности, проезжая мимо, я и подумать не могла, что этот дом станет моим домом, а Александр дю Шатлэ — моим мужем.
Ознакомительная версия.
