Наталья Калинина
Останься со мной навсегда
Оранжевое солнце медленно садилось на западе, утопая в кроваво-алой дымке. Золотистые сонные лучи отражались бликами на черепичных крышах домов вдалеке и зажигались в их окнах. Небо за холмами порозовело, потом стало лиловым, и сумерки окрасили воздух. Габриэле задернул шторы и отошел от окна.
Осторожно переступив через большую белую собаку, растянувшуюся на полу, он сел за письменный стол и включил настольную лампу. Направив ее так, чтобы свет падал прямо на стопку девственно-белой бумаги перед ним, он потянулся за ручкой. История со счастливым концом — таково было задание, полученное им от продюсера. История любви, разумеется. Любовные сюжеты для кинематографа были его специальностью. Он написал их за свою жизнь более семи десятков. Он уже двадцать с лишним лет только тем и занимался, что писал любовные киносценарии… А подумать, что когда-то он мечтал стать писателем!
Ну и что, что из него не вышло писателя? Кино прославило его имя. Кино было его хлебом, его личным самолетом, его роскошным римским домом и его мраморным бассейном; кино было его виллами в Риччоне, Таормине, Кортине, на острове Линоза и на Мальте, машинами в его гаражах, которым он уже давно потерял счет, его наимоднейшим гардеробом, разработанным специально для него известнейшими стилистами мира. Кино позволяло ему содержать целый батальон прислуги, иметь дома свой собственный офис с секретарями, машинистками и суперменеджером, а также личного парикмахера и массажиста. Мог ли он сожалеть о литературной славе, имея все это? Какой писатель жил в такой роскоши, в какой жил он? И вообще, его ли это вина, если ему не дали стать писателем?
Его рассказы не публиковали, его роман отвергли. Это было очень давно, он был тогда совсем мальчишкой. Мальчишкой-неудачником. Но мальчишка перехитрил свою неудачу. Он продал свою душу кино и из неудавшегося писателя превратился в известнейшего сценариста, в самого настоящего Короля Кинематографа. Король Кинематографа! Он так свыкся с этим титулом, что иногда его удивляло, что люди, обращаясь к нему, не говорят «Ваше Величество».
Душа у мальчишки была, наверное, дорогостоящая. Деньги непрерывным потоком текли в королевскую казну, заказам от киностудий не было конца. С тех пор, как он набрел на золотую жилу кино, ему только и оставалось, что черпать и черпать, зная, что она никогда не иссякнет… Или это кино набрело на золотую жилу Габриэле?
Он и кино встретились чисто случайно — до этого он бы никогда не подумал, что будет писать для кинематографа. Он тогда работал над очередным романом, в надежде, что на этот раз добьется успеха… Адский, неблагодарный труд. Не желая жить на содержании у родителей, он подался в кино за заработком — они жили в двух шагах от Чинечитты[1]. Он начал с того, что за мизерную плату помогал адаптировать литературные произведения для экранизации. Он был мальчиком на побегушках у сценариста и выполнял самую черную работу. Это было скучно до тошноты. Но, наблюдая за тем, как работают кинематографисты, он быстро освоил трюки кино и научился использовать их наилучшим образом при создании киносценария на основе литературного произведения. Его способности были замечены, и скоро ему начали доверять материалы для самостоятельной работы. Однажды в разговоре с одним из своих работодателей, крупным продюсером, он вскользь упомянул, что сам пишет. Продюсер предложил ему попробовать написать сценарий на собственный сюжет. Он согласился — просто из спортивного интереса, он вовсе не ожидал, что из этого что-то выйдет. Да он и не писал всерьез — скорее развлекался.
Сценарий был одобрен, и по нему сняли фильм. Фильм получил приз на фестивале в Венеции за лучший сюжет года. Успех был настоящим шоком. Успех вскружил ему голову.
Но головокружение иногда полезно для мозга — оно заставляет мозг работать быстрее. И его мозг заработал в полную силу. «Что им так понравилось в моем сюжете?» — задался было вопросом он — и сразу же понял. Критики назвали это «неожиданным поворотом событий», «высококачественным трюком», «оригинальной находкой». Он бы скорее назвал это «неожиданным в рамках традиционного». Он также понял, что, используя одну и ту же схему построения, можно создать бесконечное множество с виду разных произведений. В особенности, если речь идет о кино, самом коммерческом из искусств.
Разгадав секрет успеха, девятнадцатилетний мальчишка взялся за дело — после фестиваля в предложениях недостатка не было. И мальчишка стал королем.
Его Величество и сейчас не терял времени попусту. Ручка не оторвалась от бумаги, пока его размашистый королевский почерк не увековечил на ее белоснежной глянцевой поверхности новый киносюжет. Теперь оставалось только обозначить кульминационные места, набросать несколько «сильных» диалогов — и его дело сделано. Об остальном подумает его staff[2]. Он уже давно работал по этой системе — ни к чему тратить время и расходовать мозги на то, что могут сделать не хуже тебя другие.
Габриэле откинулся на спинку кресла и с удовольствием потянулся. Как проста жизнь, подумал он, и как просто жить, когда ты изучил все ее трюки и изобрел свои… Какая-то птица за окном громко защебетала и захлопала крыльями. Белая собака, растянувшаяся у его ног, простонала во сне. Габриэле зажег сигарету и, поудобнее устроившись в кресле, начал перечитывать написанное.
— Нет, это совсем не то. Она не подойдет. Можете сказать ей, что она свободна.
— Но, Габриэле! Она прекрасная актриса. Она умеет сыграть все что угодно…
— Изобразить, если точнее. Это я уже понял. Она изобразила обезьяну, розовый куст и помидор. Теперь скажите ей, чтобы изобразила салат из брюссельской капусты с тертым пармезаном. Если у нее это выйдет, может, я возьму ее статисткой.
— Но хоть позволь ей сыграть какую-нибудь из твоих сцен! Ты тогда сам поймешь, как хорошо она умеет перевоплощаться…
— Мне не нужно, чтобы она перевоплощалась. Я не писал роль для розового куста или помидора. И уж, конечно, не для обезьяны. Я писал роль для живой женщины. И когда я говорю «нет», это значит только одно: «нет».
Вряд ли за всю историю кинопроизводства существовал другой сценарист, которому было бы дозволено диктовать свои законы продюсеру и режиссерской группе. Но существовал ли когда-нибудь сценарист с его славой? А одна из наиболее важных привилегий, которую дарует слава, — это право устанавливать свои законы в той области, в которой ты прославился. И Его Величество Король Кинематографа безраздельно властвовал в своем королевстве. Не потому, что ему хотелось власти. Его вмешательство было просто необходимо.
Сценарий, как бы он ни был хорош, обретает смысл лишь тогда, когда по нему поставлен хороший фильм — это яснее ясного. Плохая режиссура или плохая игра актеров свели бы на нет все достоинства сюжета. Это касалось костюмов, декораций, музыки и всего того, что тем либо иным образом соприкасалось с сознанием зрителя. А разве он мог допустить, чтобы его имя значилось в титрах плохого фильма?
Фильмы по его сюжетам были прежде всего его фильмами. Публика шла на его имя, потому что оно гарантировало наивысшее качество. Его прямой обязанностью было добиться этого качества от съемочной группы. Право на заключительное слово во всех решениях, касающихся художественной части, неизменно обозначалось во всех его контрактах с продюсерами.
Его профессия называлась «сценарист», но написанием сценария завершалась лишь оплачиваемая фаза его работы. Другая ее часть — неоплачиваемая — была намного обширнее и интереснее. Изобретая сюжеты, он был просто машиной — хорошо слаженным механизмом, работающим в расчете на человеческое сознание, но начисто лишенным всякой человеческой характеристики. Да и кто бы не стал машиной, изобретя такое количество сюжетов, какое изобрел он? Машина становилась человеком, когда начиналось претворение сюжета в жизнь — то есть в фильм. Не просто человеком — он чувствовал себя самым настоящим творцом, участвуя в создании фильма. Сценарий был для него всего лишь словами на бумаге, а кино научило его не придавать значения словам, за исключением, конечно, слов диалога. В сценарии у его героев не было лица, не было сути — они были лишь фрагментами мозаики, из которых составлялся сюжетный рисунок. Мозаика начинала оживать, когда он находил своих героев среди актеров, — когда встречался с теми, чьи лица станут лицами его героев, чьими голосами его герои будут разговаривать между собой и с публикой, чьи движения помогут его героям лучше выразить себя. Он очень любил эту неоплачиваемую часть своей работы.
Конечно, фильм нуждался в нем, и это знали все — доказательством тому были неизменно успешные экранизации его сюжетов. Но вряд ли кто-нибудь догадывался, что он сам нуждался в фильме намного больше. Фильм давал жизнь его сюжету — и в какой-то мере ему самому. От актеров он тоже требовал жизни. Он придавал огромное значение правильному выбору актеров.
