— Тебе настолько нравятся голубой и белый? — неожиданно спросил Оливер, потрясенный демонстрацией моих туалетов в голубой гамме. — А ты ведь права — эти тона тебе изумительно идут. По правде говоря, такая индивидуальность — гениальная находка. Постоянное повторение одной и той же гаммы — в высшей степени гениально и загадочно… До сегодняшнего дня я не замечал, что ты всегда одета в голубое, белое или в бело-голубое. Ты похожа на цветок, на редкую бабочку. Кто тебе подсказал эту идею?
— Речь идет не об идее, а об обете. Я дала обет деве Марии, — невинно ответила я.
Видно было, что Оливер не понял. Он лишь задержал дым своей сигареты, крепко сжав губы. А затем у него вдруг перехватило дыхание.
— Что ты сказала? Ты дала обет Святой деве?
— Ну, да, в детстве я очень серьезно болела, и мама доверила меня Святой деве до моего первого причастия. Но за несколько месяцев до причастия мне ужасно захотелось купить красное пальто, которое мне изумительно шло. Ах, это красное пальто! Я вижу его как сейчас… Мама уступила моему капризу. Так вот, как только я надела свое красное пальто, я тотчас же подхватила другую гадкую болезнь — брюшной тиф, от которого чуть не умерла. Тогда моя бедная мать вновь дала обет Святой деве, но уже до моих тридцати лет. Я не должна носить ничего, кроме белого и голубого. Это не очень-то легко. Иногда приходится побегать, чтобы подобрать в тон сумку, перчатки, туфли…
— Да, я никогда не смог бы придумать такое! — воскликнул Оливер.
Первый и последний раз я слышала, как Оливер смеется по-настоящему: он сотрясался, сгибался вдвое, из глаз катились слезы.
— Да ведь это чистой воды предрассудок, — сказал он, перестав смеяться.
— Нет, уверяю тебя. У меня нет ни малейшего желания нарушить обет еще раз. Это очень серьезно, я…
Оливера снова охватил безумный смех.
— Ты! Чтобы ты — обет Деве!.. О, как это забавно, смешно, просто нет сил! Это так по-бретонски! — воскликнул он, склонясь над своим носовым платком.
Естественно, ведь англичане — протестанты и не верят в Деву.
Как бы там ни было, но для бледной брюнетки, какой я была, синее и белое подходило просто идеально.
Наконец Оливер успокоился и сказал:
— Боже, до чего гениальное кокетство! Да лучше просто невозможно было придумать! Это делает твою полярную красоту еще загадочнее, чем лунная ночь. Однако советую тебе, дорогая, никогда больше не говорить о Деве, — добавил он совершенно серьезно. Но еще и вечером он хихикал, вспоминая мою историю.
Однажды Оливер уехал рано утром в Лондон и вернулся поздно вечером с довольным видом. Он сказал мне:
— Мы уезжаем двадцать второго.
Я хорошо помню, что было это шестнадцатого.
— На борту будет Седрик, лорд Давентри. Он возвращается в Сингапур после шестимесячного пребывания на своих землях. Солидное состояние, шестьдесят лет, крепкий орешек.
— Крепкий орешек?
Я вдруг разволновалась.
— Ты понимаешь, что я имею в виду?
Да, я поняла, что мне придется потратить много времени, прежде чем этот граф Давентри дойдет до нужной кондиции.
— Там также будет мисс Пенроуз, знаменитая Дороти Пенроуз. Ты быстро сойдешься с ней, так как она знает всех. Она живет в Азии уже двадцать пять лет. Она — это что-то! Все должны знать, что ты направляешься в Сингапур, чтобы написать экзотический роман. Это прекрасный повод для знакомства. Что касается остального, то я полностью тебе доверяю, — продолжил Оливер.
Ну вот! Все так просто! А в принципе, что же изменилось? Я все та же Анна де Даула, не так ли?
Но все происходило отнюдь не в розовом свете. Грустный и одинокий кот часто приходил ко мне по ночам посидеть на краешке моего сердца. И его слабое мяуканье умоляло меня открыться ему.
Доза виски повысилась: это было единственное средство от сомнений и желания все повернуть назад. Все казалось бессмысленным и жестоким.
И вот наступил день, на исходе которого мне пришлось сказать своей хижине «прощай»…
Когда я услышала, как в последний раз поворачивается ключ в замочной скважине, я чуть не разрыдалась. Как глупо! Мой безутешный призрак отделился от моего тела и устремился к закрытым ставням, чтобы постучаться в них дрожащей рукой. Ставни напомнили мне навсегда закрывшиеся глаза.
Именно в этот момент я почувствовала, как моя жизнь отделяется от жизни Оливера. Мы уже не тайные любовники вдали от всего мира; мы теперь запретные любовники. Сколько же времени пройдет, прежде чем мы сможем вновь жить вместе?
Оливер, в отличие от меня, никогда не мечтал о нашей совместной жизни в мире и покое. Но на моем заплаканном лице он прочитал прощание с этим счастьем, обнял меня и долго и нежно целовал. Сквозь неплотно сжатые ресницы я увидела линию его щеки, тень от волос на висках, и мне показалось, что это в последний раз. Резким движением Оливер отстранился от меня.
— Ну, Анна, будь храброй и хладнокровной! Договорились?
Я села в машину рядом с ним, не глядя на «Зеленые пастбища». На коленях я держала корзинку с Франсуа. Котенок немного помяукал, а затем затих и оставался спокойным и доверчивым на протяжении всех странных событий, последовавших затем.
Мы быстро ехали в ночи. Так вот какое у меня свадебное путешествие! По дороге мы пообедали в придорожном ресторане. Я сказала Оливеру, что вот уже скоро пять месяцев, как не была близка ни с кем, кроме него.
— Как странно, — сказала я ему, — ты становишься чужим именно в тот момент, когда мы вливаемся в человеческое общество! Теперь я буду тебя видеть, буду на тебя смотреть издали!
— Не так уж издалека.
В Саутгемптоне Оливер проследил за погрузкой моего багажа в такси. Мне предстояло провести ночь одной в гостинице. Он так решил. Я боялась этой первой ночи в одиночестве, но не осмелилась ничего сказать. Мне также не хотелось показывать свою растерянность, потому что Оливер уже совсем не походил на человека, которого тронула бы женская печаль.
Он закрыл дверцу такси, отступил на несколько шагов назад и еще раз ожег меня, как молнией, своим взглядом.
Сомнений не было: я пойду за ним на край света.
Этой ночью я заснула одна, говоря сама себе, что мое теперешнее положение, тем не менее, лучше того, в котором я находилась во времена Геттона, — без любви и без денег…
На следующий день осторожно, как волк, входящий в телятник, я пробралась на борт парохода.
Оливер продумал мой образ в мельчайших деталях. Каюта, заказанная им для меня, соответствовала солидному состоянию и положению, которого я не имела. Первый класс, традиционный британский люкс. Ужасный стиль, столь дорогой для профессиональных декораторов, еще не проник сюда. Все окрашено в белый цвет, мебель — красного дерева, с медной инкрустацией, обивка цвета морской волны, со скромным украшением гербами знаменитой лиги «Солнечная луна».
Франсуа, извлеченный из плетеной корзинки, исследовал свое новое место жительства. Осторожно, как гангстер, он осмотрел все уголки, все ходы и выходы, затем пометил свою ванночку, наполненную мелко разорванными газетами (позднее он перешел к инспекции всего парохода, начиная с машинного отделения и заканчивая каютой капитана, и, как мне кажется, сделал интересные личные выводы).
Я поспешила вписаться в эту декорацию, слишком девственную и даже слегка враждебную, создав вокруг легкий женский беспорядок. Корабль поднял якорь. Я слышала нежное и глубокое дыхание его легких, пульсацию сердца, перекачивающего тяжелую и вязкую черную кровь — масло наполняло его артерии. Но я не испытала особого волнения, свойственного великим открытиям. Не вышла на палубу и даже не захотела бросить прощальный взгляд сквозь иллюминатор… Вытянувшись на кушетке, зажав голову руками, плотно закрыв глаза, я мучилась, как от сильной зубной боли!
Абстракция начала материализоваться. Я находилась на своем рабочем месте. И та правда, которую знали только мы с Оливером, меняла внешний мир.
Прежде чистота моих намерений придавала мне аристократическую уверенность, которая делала меня неуязвимой перед толпой. Но теперь я влезла в роль авантюристки, и мне приходилось все время помнить об этом, чтобы скрывать тайну от нескромных взглядов. Не думайте только, что это легко. Даже при отсутствии всяких предрассудков рассматривать всех мужчин с точки зрения наличия у них денег, когда уже есть привычка рассматривать их с точки зрения возможной любви, трудно. Я явно была смущена. «Внимание! Авантюристка!» — читалось, как мне казалось, совершенно четко в моих глазах.
Тем не менее Оливер был категоричен: удача в осуществлении задуманного заключалась в том, чтобы никто не мог предположить, что я ищу богатства, никто, даже самые заинтересованные (вернее сказать, заинтересованный). Я еще не знала, как при этом явном противоречии я могла надеяться на удачную охоту. Оливер наблюдал за мной на протяжении долгих недель, прежде чем доверил мне руль фортуны, а этот Пигмалион ничего не доверял случаю.
