Ознакомительная версия.
Все поклонники Марины Ненской удалились от нее, уступая приближению нового состязателя, всем им опасного.
Все дамы, сколько-нибудь претендующие на исключительное внимание Бориса, перестали его атаковать, чувствуя неравность боя с такою соперницей, какова была Марина.
Да не дивятся читатели такому снисхождению, которое покажется им вне общего порядка вещей и узаконенных привычек света! — Пусть, напротив, подумают они и вспомнят, что в обществе сначала всегда так поступают. Когда обоюдное влечение обнаружится где-нибудь между лицами различного пола, свидетели всегда как будто обрадованы таким событием, дающим пищу разговорам и зрелище праздному любопытству. Сперва как будто все покровительствуют двух занятым, но зато потом, когда свету покажется, что эти двое довольно искренно и глубоко любят друг друга, чтоб пренебрегать всеми прочими, тогда поднимается отовсюду грозная буря преследований, насмешек, клеветаний и нападений: тогда общество начинает торжественно вопиять о возмущенном приличии, об оскорблении нравственности; тогда все, что гадко, старо, глупо, отвратительно, восстанет против того, что молодо, счастливо, любимо и прекрасно, и порицание раздастся единогласно из тысячи уст, осуждающих тех, кому внутренне они завидуют! Да, почти всегда и почти везде свет и общество, а иногда и самые близкие родственники, участвуют в искушении молодой женщины, и право, если мы сказали почти, то это слово здесь совершенно лишнее и поставлено только во избежание могущих возникнуть споров между нами и читателем!
Но когда все и всё казались в заговоре против девственной души Марины и целомудренной ее строгости, она сама, молодая и беззащитная, вступилась за себя и умела себя отстоять.
Право, такие подвиги и такие намерения не редки между женщинами, хотя никто никогда их не ставит им в заслугу. Когда женщина падает, то обвинители против нее находятся легко; но кто знает, сколько усилий истощено ею прежде падения, чтоб удержаться на узкой стезе добродетели и долга, как отчаянно она цеплялась за все подпоры на краю пропасти, по которой скользили слабые ноги ее, кто знает, как долго, мучительно, упорно она боролась, как просила помощи у Бога и людей, и как дорого достается ей это счастье, за которое ее карают и казнят!..
Случается иногда и так, что тот самый, который должен был бы дать ей руку помощи, поддержать и защитить ее женскую слабость, он же и сталкивает ее в бездну. Сколько мужей как бы нарочно ускоряют критический переворот в жизни своих жен, кто ревностию и подозрениями, кто собственною своею неверностию, иные — и это всех виновнее, потому что не сердце, а порок причина их вины, — грубым, жестоким обращением, припадками бешенства и злобы, или какими-нибудь слабостями и наклонностями, возмущающими в женщине все, что природа дала ей нежных и возвышенных чувств!..
Марина, как только заметила, что Ухманский ей слишком нравится и может быть опасен тому невозмутимому спокойствию, которому она добровольно обрекла себя в первые безрадостные дни своего замужества, — Марина вознамерилась удалить этого демона-соблазнителя своей души. С твердостью женщины, искренней со всеми, а еще более с самой собою, она стала отстранять от себя Бориса. Благодаря ее гостеприимным привычкам, дом ее был открыт почти каждое утро всем ее коротким знакомым, а вечерние приемы приманивали к ней все, что было помоложе и одушевленнее между дамами и мужчинами высшего круга. Как другие, как все прочие, Борис имел доступ к ней, но в эти часы веселого сборища и общих бесед он не мог приблизиться к ней, не мог заниматься ею исключительно, и потому она продолжала принимать его по-прежнему. Зато, едва гости разъезжались и Борис пытался оставаться долее других, она умела его выпроваживать под каким-нибудь предлогом. Если он приезжал, когда никого не было, швейцар Ненской отказывал, говоря, что барыни нет дома. В обществе Марина так окружала себя остроумными старичками и иностранными дипломатами, что к ней и с поклоном мудрено было пробраться. Никто так не привязчив и не любит монополизировать исключительное внимание, слух, взор, ум и беседу первенствующих женщин, как старики, которыми никто не интересуется, и иностранцы, которым многие и многое чуждо в нашем обществе. На балах Марина перестала танцевать все мазурки с Борисом, который заранее пригласил ее на всю зиму, под придуманным предлогом, что он под рост ей и им так ловко вместе облетать пространные залы. Когда Борис, удивленный ее переменою в обхождении с ним, стал упрекать ее в капризах и неровности духа, она просто и прямо объявила ему, что ей не нравятся общие замечания на их частные и длинные разговоры вдвоем, и что она хочет избежать всего подобного. Сначала он стал убеждать ее презреть глупые и пошлые толки, беспрестанно возникавшие и так же легко и скоро умолкавшие в праздном и насмешливом обществе, но когда он увидел, что она настаивает на принятом намерении, то он из удивленного перешел в оскорбленного и осыпал ее жалобами и укоризнами. Он представлял ей, что она едва ли вправе жертвовать им и его спокойствием пустой болтовне посторонних и равнодушных. Дело завязывалось; оба были в переходном состоянии от первоначального сочувствия и благорасположения к страсти полной и сильной. Самое волнение обоих просветило и вразумило неопытную женщину. Она стала избегать Ухманского. Он досадовал, сердился, иногда грустил: она оставалась непреклонною.
Чем взволнованнее и беспокойнее становилась Марина, тем заметнее избегала она Ухманского, тем суше и холоднее с ним обращалась. Разумеется, она перехитрила и пересолила свой отпор и свое старание казаться равнодушною, потому что разыгрывала роль трудную и самой себе ненавистную. Если бы она в самом деле не была расположена внимать исканиям Бориса или просто была бы к нему совершенно равнодушна, то самое обыкновенное приличие заставило бы ее казаться с ним не только учтивою, но даже ласковою, и она бы не стала его так тщательно избегать. Не отталкивая и не приманивая его, она умела бы не выходить с ним из границ светского обращения и отношений. Но где страстной и пылкой молодой женщине, неопытной в делах сердца и тайнах любви, где ей сохранить присутствие духа и наружное равнодушие в обращении с тем, кого она втайне предпочитает? Где ей рассчитывать верно и тонко политику своих мнимых пренебрежений, когда весь ум ее занят внутреннею, ежеминутною борьбою против сердца, против увлечения, против молодости, в ней громко вопиющей, против страстного любопытства, подстрекающего ее сблизиться с существом, пробудившим в ней все, что до него в ней долго, но зато так чутко и так трепетно дремало?.. Марина, желая показать себя равнодушною, была чуть ли не враждебна с Ухманским, и надобно было иметь всю неопытность его, чтоб не проникнуть ее неловкой хитрости и ее неискусного притворства.
Но Борис был новичок, если не в любви (той, которая обыкновенно разумеется под этим именем и которую приличнее назвать любовным похождением), то, по крайней мере, в предначинаниях, ведущих к прочтению этой чудной книги любви истинной и высокой, которая открывается столь не многим избранным в жизни. Для него женское сердце было глубокою тайною; еще менее понимал он борьбу женской гордости с страстью, почитаемою запрещенною. Если он и верил добродетели, долгу, святости супружеских клятв, то все-таки он не предполагал, чтоб их власть, располагающая поступками, могла заставить молчать чувства. Он не сомневался в искренности Марины — и тем сильнее подозревал ее в сухости и холодности.
И вот завязалась между этими двумя неопытностями борьба на смерть и жизнь, в которой следовало пасть отрицательной силе одной из них, или всей силе убеждения и страсти другой. Впечатления обоих противников изменились; вместо симпатии они выказывали один другому неудовольствие и придирчивость, похожие на ненависть, которыми они часто обманывали не только посторонних зрителей, но и самих себя. Не раз после встречи, прошедшей без знака участия или даже внимания с обеих сторон, после свидания, долго и страстно ожидаемого, горячо желанного, а проведенного в ссорах и в взаимных нападках, они расставались недругами, и каждый из них, оставшись наедине и стараясь успокоить свое волнение, спрашивал себя, действительно ли он любит, и что это за любовь, которая так похожа на вражду?..
Марина, как женщина, скорее догадалась и поняла свои собственные чувства. Но твердость ее не поколебалась в намерении защищать и отстаивать свое сердце до последней крайности. Амазонки мужественно отрубали себе грудь, добровольно проливали свою кровь, чтобы сделать себя способнее носить и употреблять бранное оружие воинов: Марина, бесстрашнее и геройственнее их, рвала свое сердце и проливала горьчайшие слезы, чтоб быть и оставаться непобедимою.
Как больно было ей за то! С каким растерзанным сердцем, с какою безотрадною, язвительною тоскою возвращалась она в свою богатую и безмолвную спальню, после бала, проведенного в ссоре, или вечера, употребленного на безвыходные споры! Как горько плакала и как мало молилась она, приготовляясь склонить бледную и уставшую голову на бессонную подушку под штофными и кружевными занавесками! Какие томительные ночи проводила она, облокотясь на раззолоченный стол и до зари перебирая в расстроенном уме все, что было говорено и не договорено между ею и им! Как сердито сдвигались ее брови, когда она припоминала свою какую-нибудь неловкость, невольное замешательство, или никем не замеченный трепет, которые могли бы открыть глаза ему и расстроить все ее хитросплетенные холодности! Но в те дни, когда эти хитрости ей вполне удавались, когда ничто не изменяло ей и она твердо выполняла свою роль и оставляла его недовольным и отверженным, в те дни ей было еще больнее. Вступив за порог своего покоя, она вместе с пышным платьем и удушливою снуровкою снимала с себя угнетающую маску вечного притворства; она становилась опять самой собою, то есть слабой, любящей женщиной, и обильные слезы сменяли заученные улыбки, которыми она пред светом и пред ним прикрывала свои внутренние страдания.
Ознакомительная версия.
