Мари его не слушала. Она заметила взгляд временного губернатора, которым он снимал с нее даже эти легчайшие одежды. И ломала себе голову, как уйти от этого взгляда, что предпринять, дабы соблюсти приличия и выглядеть благопристойно. Тотчас же ей в голову пришла мысль о гамаке…
— Я отдыхала, — проговорила она. — И никого не ждала с визитом…
— Еще раз приношу вам тысячу извинений, мадам… — ответил Лапьерьер. — Сожалею, что…
Но она перебила его, заметив:
— Должно быть, вы очень спешите… Не хочу заставлять вас ждать…
И без всяких объяснений снова улеглась в гамак, где легкая ткань если и не скрывала очертаний тела, то, по крайней мере, не просвечивала насквозь, выставляя на обозрение самые интимные места.
Пока она укладывалась в гамаке, взору Лапьерьера предстали точеные ножки такой лилейной белизны, что временный губернатор совсем смешался и опустил голову.
— Я выслушаю вас здесь, сударь, — обратилась к нему Мари. — Так что же такое случилось?
Лапьерьер подошел к ней поближе, придвинул одну из садовых скамеек и, повинуясь приглашающему жесту молодой женщины, присел.
— Мадам, — начал он, — здесь снова зреет бунт…
— Как, опять?! — раздраженно воскликнула она. — Но чем они недовольны? Чего они требуют? Конечно, они пользуются отсутствием генерала, ведь, будь Дюпарке здесь, ни один колонист и головы бы не осмелился поднять!
— Мадам, — продолжил Лапьерьер смиренно и никак не в силах справиться с волнением, — господин де Туаси принял решение поднять налоги, а колонисты категорически против этого. Они уже и так изнемогают под бременем налогов и разорены монополией господина Трезеля, который один имеет право культивировать на этой территории сахарный тростник! Они готовы поднять восстание…
— Но я-то, чем же я могу вам помочь? — спросила Мари. — Разве вы не временный губернатор? Разве не вам передал генерал все свои полномочия? Разве не в ваших руках вооруженные силы и власть, которые необходимы, чтобы обуздать мятежников?
— Мадам…
— Что же до меня, то я здесь никто… Абсолютно никто! Впрочем, вы и сами видите, я ведь теперь живу в этом замке совсем затворницей. Ни с кем не вижусь, никого не принимаю!
Она скромно усмехнулась.
— Я, как любой мелкий рантье, живу на доходы с капитала, вот и все… Да-да, именно рантье, ведь вы и сами понимаете, что доходов, какие я могу извлечь из индиго и нескольких акров табака, что выращивают мои рабы, никак не может хватить мне на жизнь…
— Мадам, — снова взялся за свое Лапьерьер, — я думаю, вы могли бы помочь мне хорошим советом… Ведь прежде всего вы большой друг генерала. И у меня есть все основания догадываться, что и он не раз, и ко всеобщему нашему удовольствию, пользовался вашими добрыми советами… Должен признаться, меня мучают самые дурные опасения касательно будущего нашей колонии…
— И меня тоже, — согласилась с ним Мари. — Однако мне кажется, что если бы вы проявили побольше решительности, если бы вы посадили в тюрьму преступников, если бы вы проворней искали виновных и осудили бы их по всей строгости закона, то нам бы не пришлось опасаться новых мятежей…
— Насколько я могу догадаться, мадам, вы имеете в виду Лефора!.. Однако я никак не мог с позором выгнать Лефора со службы, ибо в этом случае пригрозил уйти и капитан Байардель, а это солдат, чье присутствие в гарнизоне нам весьма необходимо, поэтому мне пришлось ограничиться его временной отставкой. Мы постоянно держим его под надзором. Как раз-сегодня я только что имел рапорт о его поведении. Он живет у вдовы колониста, некоей Жозефины Бабен, в хижине неподалеку от речки Отцов-иезуитов. Только и делает, что целыми днями покуривает свою трубку да ходит на рыбалку… Однако теперь я располагаю неоспоримыми доказательствами, что он не только не имел никакого отношения к заговору, но, напротив, оказался совершенно прав. У нас на острове, мадам, действительно есть несколько смутьянов, и во главе их стоит не кто иной, как Бофор!
— Бофор?!
— Да, мадам, тот самый Бофор, которого Лефор без конца обвинял в этом с самого первого дня!
— Да, это правда… — задумчиво проговорила Мари. — А я-то думала, что он просто хотел ему отомстить. У этих двоих ведь давние счеты, не так ли?
— Совершенно верно, мадам, однажды вечером, по словам Лефора, после одного из ваших приемов Бофор устроил ему где-то по дороге засаду и пытался пристрелить из пистолета. Но, должно быть, этому каналье помогает сам дьявол, ибо мало того, что он вышел из этой переделки целым и невредимым, ему еще удалось угодить пулей прямо в руку своего недруга! Застрели он его в тот день насмерть, у нас сейчас было бы куда меньше хлопот.
Какое-то время Мари хранила молчание. Выходит, она ошиблась в Лефоре? Она никак не могла свыкнуться с этой мыслью. С такой-то физиономией! И чтобы Лефор оказался порядочным человеком, во всяком случае, человеком, хранящим верность генералу! Неужели это возможно? Она чувствовала, как в ней таяла вся неприязнь, которую она испытывала к бывшему пирату. У нее вдруг возникло такое ощущение, будто теперь она понимала его куда лучше. Ведь, если разобраться, все это его бахвальство и краснобайство вовсе не доказывали, что он так и остался бандитом. В Париже, в окружении Сент-Андре, ей доводилось видеть юнцов из Гаскони, которые упивались словами, украшая себе жизнь всякими выдумками, тут же уверяя самих себя, будто это вовсе и не выдумки.
«Ведь, если разобраться, — размышляла она, — этот человек с темным прошлым, который изображает из себя драчуна и бретера, который, попав в засаду, лихо отделывается от противника, который, не струсив, всего лишь с одним товарищем вступает в драку с восьмью бретерами и отправляет троих на попечение лекарей, который был пиратом, которому удалось ранить шпагой даже самого Дюпарке, что ж, должно быть, этому человеку храбрости не занимать! Зачем я не приняла тогда от него помощи, которую он сам же мне и предложил?»
— Выходит, — проговорила Мари, — по-вашему, Лефор не так уж плох, как мы о нем думали?
— Полагаю, мадам, что он мог бы быть нам весьма полезен.
Молодая женщина ничего на это не ответила. Тогда Лапьерьер вдруг спросил:
— Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?
Вся погрузившись в размышления, Мари шевельнулась в своем гамаке, и лиф ее одеяния, который она старательно стянула у шеи, вдруг распахнулся, а через образовавшийся глубокий вырез взору Лапьерьера предстали перламутровые груди юной дамы. Красота ее была блистательна, молодость взывала к любви, пробуждала желание. Его охватило еще более сильное волнение, чем в первый момент, когда он только пришел сюда.
Молодая женщина, судя по всему, даже не думала о том, что происходит с ее собеседником.
— Но ведь, в сущности, — снова заговорила она, — у вас нет никаких оснований думать, будто в ближайшие дни нас ожидают какие-то грозные события.
— Увы, мадам, — ответил он, — к сожалению, они у меня есть. Я уже говорил вам, что совсем было собрался покинуть Сен-Пьер, как тут ко мне вдруг является депутация колонистов. Депутация, которая, между прочим, должен вам заметить, просто без всякого разрешения ворвалась ко мне в кабинет. Возглавлял ее небезызвестный господин Бофор собственной персоной, что уже не оставило у меня никаких сомнений касательно преступных происков этого человека. И знаете, что принесла мне эта депутация? Не более не менее как хартию, под которой мне предлагалось поставить свою подпись!..
Лапьерьер с трудом дышал. Состояние, в какое его повергли прелести юной дамы, и внезапно проснувшийся гнев при воспоминании о вызывающем поведении Бофора до такой степени выбили его из колеи, что он вдруг забормотал что-то почти нечленораздельное.
— И знали бы вы, мадам, что это за хартия! — воскликнул он, несколько овладев собой. — Это хартия, по которой, подпиши я ее, все колонисты стали бы полностью независимы от Островной компании.
— Независимы от компании?! — ошеломленно повторила Мари, слегка приподнимаясь в гамаке и более обнажая свое прелестное тело.
— Именно так, — подтвердил губернатор. — Я принес с собой текст, который составили и подписали семнадцать колонистов.
— Семнадцать колонистов?! — не поверила своим ушам Мари. — Но это, должно быть, просто какая-то шутка! Ведь на всем острове их никак не меньше десяти тысяч…
— Вне всякого сомнения, мадам, однако если бы Бофор захотел, то за месяц он без труда собрал бы тысяч десять подписей! Вряд ли здесь найдется хоть один колонист, который не желал бы добиться независимости от компании. Ведь именно от нее и проистекают все беды жителей острова. Она их просто разоряет! Так что Бофор затеял беспроигрышную игру! И даже если он не удосужится заняться сбором всех этих подписей, все равно двадцатки его приспешников, что приходили вместе с ним, будет вполне достаточно, чтобы поднять восстание на всем острове! Как только все узнают, что Бофор борется за то, чтобы освободить их от оков компании, каждый, если понадобится, с оружием в руках пойдет вслед за ним!
