Она повторяла про себя имя вдовы колониста, которую ей надлежало разыскать, и заметила, что любовные утехи нисколько не отшибли ей памяти.
Жозефина Бабен… Жозефина Бабен… Халупа на берегу речки…
Хижин здесь было не больше десятка, что определяло предел ее поискам. Однако, сочтя, что она уже и так потеряла слишком много времени с предприимчивым шотландцем, Жюли решила, что теперь ей следует действовать как можно проворней, и поскольку кабачок «Большая Монашка Подковывает Гуся» оказался как раз по дороге, она заглянула туда, дабы навести справки.
Она с удивлением обнаружила, что наступил уже час обеда и в заведении было полно военных, заехавших в Сен-Пьер по каким-нибудь торговым делам колонистов и даже матросов, которые говорили громче всех остальных, вместе взятых, на каком-то непонятном для нее языке. Это были матросы с «Редгонтлета».
Хозяин таверны был человеком лет сорока, сухим и серым, как заборная доска, и с глазами величиной не более жемчужинки, напоминающими глаза какой-то рептилии, которые перекатывались в глазницах наподобие горошин в прорези бубенчиков.
Она обратилась к нему, но стоило ей произнести имя Жозефины Бабен, как тип принялся озабоченно почесывать свой парик и взирать на нее с нескрываемой тревогой.
— И что же, позвольте полюбопытствовать, вам понадобилось от этой Жозефины Бабен? — поинтересовался он. — Заметьте, я спрашиваю вас об этом, но вы вправе мне ответить, дескать, это не вашего ума дело! Так что это уж вам решать, милая девушка! Только эта самая Бабен не та женщина, с которой легко иметь дело, а потому если я и любопытствую, то только оттого, что очень желаю быть вам полезным!
— Господин трактирщик, — ответила Жюли, — мне поручили передать кое-что человеку, который живет у нее и которого зовут Ив Лефор…
— Ив Лефор! — повторил он. — Вот вам еще одна причина остерегаться Жозефины Бабен! Вы уж поверьте мне на слово, она и вообще-то женщина тяжелого нрава, а уж когда дело касается ее мужчины, то тут и сказать невозможно! Тем более что не совсем понятно, ее это мужчина или вовсе даже нет, так редко ей выпадает удача им завладеть…
— Ничего! — успокоила его Жюли. — Если разобраться, то не так уж мне нужна эта женщина Бабен, я ищу Ива Лефора, и если бы вы сказали мне, где я смогу его найти…
— Увы! Лефор нынче не у дел, он в отставке. И найти его можно либо у Жозефины Бабен, либо где-нибудь на речке, он там рыбачит… Скорее всего, он сейчас как раз на рыбалке, потому что это ведь надо иметь воистину дьявольскую душу, чтобы выдержать подле себя этакое исчадие ада больше одного дня кряду… Хотя Ив, знаете ли, может, он как раз и есть настоящий дьявол во плоти!..
— Благодарю вас, — проговорила Жюли. — Что ж, тогда я пойду к этой женщине. И не подумайте, будто я ее боюсь! Мне и не такие попадались, так что если ей и вправду охота поговорить так, чтобы ей смогли ответить, то я для нее просто находка!..
Несколько минут спустя, не удостоив вниманием реплики и остроты, которые вызвали у сидевших в заведении солдат и матросов ее гибкий стан и танцующая поступь, служанка направилась в сторону хижины Жозефины Бабен.
По описанию, что дал ей хозяин таверны, она без труда узнала некое подобие соломенной лачуги с крышей из пальмовых листьев, из которой в любое время дня и ночи струился легкий дымок.
Еще с большей легкостью, каким-то шестым чувством, узнала она и Бабен в женщине, которая, расположившись перед своей хибарой, чистила закопченную посуду из выдолбленной тыквы.
Жозефина, стянув волосы под ярко-красный бумазейный чепец таких необъятных размеров, что напоминал скорее береты, что носят матросы на корсарских кораблях, с каким-то исступлением сосала свою носогрейку, в которой табак, слишком зеленый, упорно отказывался загораться. Фитиль от мушкета, служивший ей вместо спичек, торчал у нее между ухом и чепцом, и всякий раз, когда она тыльной стороной ладони утирала струившийся со лба пот, она задевала за бороду, которая шуршала у нее под рукой словно щетка.
При звуках шагов служанки, хотя та из предосторожности и вела свою лошадь под уздцы, Жозефина обернулась, приложила руку к глазам, дабы лучи солнца не мешали ей разглядывать, кого это там принесло, потом с отвращением сплюнула на землю, едва различив широкое светлое платье девицы.
Потом, уже не обращая более внимания на Жюли, вернулась к своим занятиям. Служанке пришлось крикнуть:
— Мадам Жозефина Бабен!
Резко обернувшись к ней лицом и нахмурив брови, та поинтересовалась:
— Мадам? С чего это вдруг мадам? Нечего сказать, манеры! Может, вам померещилось, будто вы при дворе нашего покойного короля?
— У вас такой дворец, что и вправду спутать недолго!.. — воскликнула Жюли. — Дело в том, что я ищу женщину по имени Бабен, чтобы узнать у нее, где сейчас находится человек, у которого, похоже, хватило храбрости поселиться в ее логове!
— Ее логове?! — взвизгнула Жозефина, еще раз с яростью сплюнув. — Ах, значит, в ее логове! Ну погоди у меня, шлюха поганая, я вот тебе сейчас стукну раз десять по башке этими тыквенными посудинами, тогда услышим, какая она у тебя пустая, эта твоя безмозглая башка! Мой дом — логово, это ж надо такое сказать! А сама-то ты, девка подзаборная, где же это ты, интересно знать, живешь, в каких таких, позволь тебя спросить, хоромах? А главное, чего тебе нужно от моего мужчины, ведь, похоже, ты это за моим Ивом тут охотишься?
— Так вы знаете Ива Лефора?
— Уж мне ли его не знать! — ответила Жозефина. — Да я, может, знаю его получше, чем нищий свою плошку, куда собирает себе подаяние! Что у меня, стыда, что ли, нету, чтобы жить с мужчиной, которого я не знаю? Это вот он может пить со всяким сбродом, которого даже и по имени-то не знает, да со всякими девками в юбках, что только и годятся, чтобы ими пол подметать и которые даже десятью пальцами не смогут набить приличную трубку!
— Послушайте-ка, женщина Бабен, — обратилась к ней Жюли, — у меня мало времени, и мне необходимо как можно скорее повидаться с Ивом Лефором по поручению моего господина!
Жозефина Бабен упала наземь прямо посреди своих тыквенных посудин и, схватившись за живот, разразилась оглушительным хохотом.
— Мне смешно! — пояснила она. — Я смеюсь, дитятко мое, когда думаю о твоем господине! Уж не вздумала ли ты, что можно рассказывать такие сказки самой Жозефине Бабен?! Надеюсь, у тебя найдется что-нибудь поинтересней, когда тебе приспичит совратить моего Ива! Так, значит, твой господин, так, что ли? И кто же, позволь тебя спросить, этот самый господин, о котором ты мне тут заливаешь?
— Генерал Дюпарке, — со скромным видом ответила Жюли.
Женщина таким резким движением поднялась с колен, что у нее даже выпала изо рта трубка. Однако, даже позабыв о своей носогрейке, в такое изумление повергли ее слова нежданной посетительницы, недоверчиво переспросила:
— Генерал Дюпарке?!
— Как сказала, так оно и есть!..
С минуту Бабен колебалась, все еще не очень-то веря этим словам, однако, изучив взглядом лошадь и попробовав на ощупь материю платья Жюли, решилась:
— Не может быть, неужели правда?.. А я-то все думала, что генерал все еще в плену на Сен-Кристофе!..
— Именно так оно и есть! И он поручил мне передать сообщение Иву Лефору, своему офицеру.
Жозефина тяжело вздохнула. Потом отерла о тряпье, в которое была одета, свои вымазанные в саже руки и, протянув одну из них в сторону реки, проговорила:
— Что ж, раз так, тогда иди вон туда… Как говорится, по левому борту, и, если повезет, может, и найдешь его там. Он, вишь, ловит рыбу… Должен быть один, если не якшается опять с этим окаянным францисканцем! А если его там нет, то ты уж наверняка найдешь его в таверне, все с тем же самым монахом… Но, может, сперва скажешь, чего хочет от него генерал?
— Потом! — проговорила Жюли. — Попозже… И спасибо вам, женщина Бабен.
Она без всякой посторонней помощи вскочила на лошадь и подстегнула ее. Несколько минут ехала вдоль берега речки.
Вскоре она услышала громкие голоса, потом звуки оживленного спора.
Она слезла с лошади и бесшумно пошла через заросли кустарника, которые скрывали от нее двоих мужчин.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ив Лефор добивается признания своих достоинств со всех сторон
— Никогда! Никогда в жизни! — кричал Лефор. — Никогда, даже кончиком ногтя своего мизинца не влезу я в это дело! Вы слышите меня, монах? И если я говорю кончиком ногтя, то я и имею в виду тот самый черный ободочек, которым я пользуюсь, чтобы почесать в своем ухе… Никогда! Пусть сожгут крепость, церковь Отцов-иезуитов и вашу францисканскую часовню в придачу, пусть у меня глаза повылазят, если я хоть рот раскрою, чтобы помешать этим бунтовщикам!
— Сын мой, — безмятежным голосом ответил кто-то с противоположного берега речки, — нехорошо говорить так, когда вас может услышать Господь Бог. Вот такое состояние умов и довело нравы на острове до такого непотребства… Колонисты занимаются блудом со своими негритянками, жены их бегают за неграми. Если так и дальше пойдет, то скоро в колонии станет больше цветных, чем белых и даже черных! Я всегда обещал себе положить конец этому прискорбному положению вещей, а поскольку закон приговаривает осужденных к двум тысячам фунтов сахару, то охота, которую я намерен начать против этих преступников, самим дьяволом ввергнутых в пучину разврата, еще и обогатит наш край, это уж можете мне поверить, иначе не быть мне больше францисканцем!
