Жестом, который не являлся ему даже в мечтах, он вытер руки о ее кожу, покрывая ее зеленым и тициановым красным, как будто она была еще одним полотном. Он рывком снял с себя брюки, забыв расстегнуть их, и с жадностью набросился на нее, пригвождая к подушкам большим, горячим, влажным телом, пока не пришло освобождение, которое он встретил хриплым рычанием победителя.
Шли недели, а Мистраль все еще писал Маги. Он понял, что странное преломление света на ее теле дарит ему вдохновение. И дело было не только в прозрачной белизне ее кожи, не только в огненном сиянии ее волос. Просто его воображение было готово к этому рывку, он ни о чем не просил, ни о чем не задумывался. В глубине души он был уверен, что свет исходит от самой Маги, поэтому каждое новое полотно становилось источником света. Маги видела, что с ним произошло нечто очень важное, недоступное ее пониманию, но, когда она попросила объяснить, у Мистраля не нашлось нужных слов. Его новые ощущения невозможно было описать словами. Из суеверия Мистраль вообще не хотел ничего обсуждать.
Это была самая лучшая весна в жизни Маги, начавшаяся с той самой ночи в апреле, которую они провели вместе. С этой весной она еще будет сравнивать другие весны. Маги понимала, что это было ее золотое время. Как и любая женщина, она догадывалась, что ничто не может длиться вечно. Но она не спрашивала себя, что же будет завтра. Маги жила одним днем, ощущая его круглым, полновесным, как золотое солнечное яблоко.
Счастье Мистраля было счастьем художника.
Жюльен Мистраль ни разу не подумал о том, что у Маги до бала сюрреалистов была своя жизнь и она не могла позировать только ему все семь дней в неделю. Он занимал все ее время и считал, что имеет на это право. Мистраль прекращал работу только тогда, когда у Маги начинали невыносимо болеть все мышцы и она молила о пощаде. Его поистине королевский эгоизм не позволял ему сомневаться в том, что Маги счастлива забыть о собственной жизни, оставить свою комнату, не встречаться с друзьями, никуда не ходить. Когда Мистраль бросал кисти, ему казалось совершенно естественным, что Маги оказывается под рукой, и он занимался с ней любовью, как изголодавшийся, безудержный зверь, снимая нервное напряжение.
Маги щедро отдавала ему себя, словно была полем, на котором он мог срывать цветы удовольствия.
Час за часом она выдерживала его внимательный взгляд, понимая, что он не видит ее и не думает о ней, как о Маги. Ее любовь не требовала ничего, кроме возможности наблюдать за его работой. Его сжигала такая страсть творчества, что она казалась ей святой. Два месяца Мистраль писал серию портретов Маги, получившую позже название «Рыжеволосая женщина», и все это время они были отрезаны от обычной жизни. Они оба стали легендой, как два человека, пережившие вместе невероятное героическое приключение, никогда раньше не испытанное людьми. Эта серия полотен стала вехой в истории искусства, но ни Маги, ни Мистраль никогда об этом не говорили.
К концу мая 1926 года Мистраль закончил семь портретов Маги и перестал интересоваться обнаженной натурой так же внезапно, как до этого обрел к ней неистовую страсть. Он вернулся к обычной жизни. Мистраль не обращал внимания на свой сад, где расцвели июньские цветы, но предметы в его студии, приобретенные на блошином рынке или купленные по дороге — ваза с пурпурными и белыми астрами, разрезанный арбуз, — вдруг повернулись к нему совершенно другой стороной благодаря его новому видению. Они были живыми, такими же, как Маги. На них падал свет, они дышали им. Мир только что родился для Жюльена Мистраля.
Он позволил своему ощущению игры, о котором он не вспоминал с детства, вырваться на волю. Тайные уголки его души открылись навстречу солнцу и ветру, он использовал холсты и кисти как трубы, которые должны были своим звуком открыть для него ворота рая.
Когда Маги и Мистраль исчезли из жизни квартала, поползли слухи, а когда Мистраль отпустил ее и она вернулась к привычной жизни, это вызвало новый шквал вопросов.
— Разумеется, ты сделала это ради любви? — спросила Пола.
— Пола! Маги была шокирована. — Ты же не думаешь, что я могу попросить его заплатить мне?
— Нет, к сожалению, я так не думаю. Господи, до чего же глупы женщины.
— Но ты просто ничего не понимаешь, — весело пропела Маги. Она была слишком счастлива, чтобы сердиться.
— Напротив. Я все отлично понимаю и категорически не одобряю. Это сумасшедшая страсть, и этого следовало ожидать, только не требуй от меня поздравлений. Мне казалось, что ты стала профессиональной натурщицей.
— Ты старый циник, Пола. Но Жюльен отдал мне самую первую и самую большую картину, мою любимую. Ту, где я лежу на зеленых подушках.
— Замечательно! Месяцы работы, и в результате ты получаешь картину художника, который никогда ничего не продает! О, Маги, я никогда не думала, что ты кончишь как подружка художника. Это совсем тебе не подходит. — Пола так расстроилась, что не скрывала своих чувств. — Но теперь Мистраль закончил тебя рисовать на какое-то время, так что ты можешь вернуться к своему обычному занятию и позировать тем, кто платит. И я полагаю, что ты отдаешь ему заработанное. Верно?
— Это нечестно, — запротестовала Маги. — Жюльен работает как дьявол, и у него нет ни гроша. Разумеется, я плачу за все. И это только естественно. Но это только до тех пор, пока он не начнет продавать свои картины, Пола.
— Скажи-ка мне вот что. Что еще делает для тебя Жюльен Мистраль, кроме того, что использует тебя как натурщицу и позволяет тебе делить с ним постель?
— Ах! — Маги даже задохнулась от неожиданности и возмущения. Она не понимала, как Пола могла так заблуждаться по поводу ее отношений с Мистралем.
— «Ах!» — сказала простушка, — суровым эхом передразнила ее Пола. — А кто готовит еду и убирает мастерскую, кто отдает белье в стирку — или, упаси господи, — сама стирает, кто следит за тем, чтобы в доме было достаточно вина, кто ходит утром за круассанами к завтраку, кто варит кофе и застилает постель, которой немало достается? Неужели месье Мистраль занимается всем этим в обмен на те деньги, что ты зарабатываешь?
— Пола, ну какая же ты смешная! Разумеется, Мистраль ничего такого не делает. Да и у меня самой не очень-то хватает на это времени. Я просто покупаю кое-что в мясной лавке, и мы устраиваем пикник…
— Больше ни слова! — приказала Пола.
Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Даже у плохих художников «я» гигантского ребенка. Младенцы-монстры, каждый центр собственной вселенной, а остальные люди созданы лишь для того, чтобы потакать их прихотям и удовлетворять их потребности. Женщина, живущая с художником, наживает себе беду.
Изредка, когда Пола пребывала в добром расположении духа, она признавалась самой себе, что в этом мире, где, по ее мнению, шедевры были уже созданы, только человек с непомерно развитым «я» мог принимать себя всерьез и работать, надеясь на успех. Сама Пола не дала бы и ломаного гроша за то, что удерживает их в этой жизни, потому что после одного посещения Лувра им наверняка захотелось бы перерезать себе вены. Правда, у Полы хватало мудрости никогда не говорить подобных вещей вслух. И все же, если на ее глазах очередной художник пожирал судьбу своей женщины, Пола теряла к поклонникам кисти и холста всяческое сочувствие. Конечно, ей следовало придерживаться истины и признать, что иногда художник все-таки женился на своей модели, и порой этот брак оказывался долговечным. Например, Моне рисовал сады и клумбы с лилиями, потому что его жена пригрозила уйти из дома, если муж приведет натурщицу. Но это было давно.
Пола нисколько не заблуждалась насчет Мистраля. Она никогда не доверяла красивым мужчинам. Совершенство черт тревожило ее и казалось неприличным. Красота, говорила себе Пола, должна доставаться только женщинам, которым она нужна для борьбы с этим жестоким миром. Даже она, Пола Деланд, не любившая Мистраля, не могла не оглянуться ему вслед, когда он рассекал поток прохожих, словно разбойник с большой дороги, гадая, каково это — очутиться с ним в постели, каково оказаться под этим совершенным телом? Даже она ловила себя на том, что, если бы не ее возраст, уж она бы укротила этого высокомерного зазнайку. Пола знала о десятках его коротких связей с девушками из квартала. Нет, этот мужчина не годился в потенциальные мужья. А вот в любовники… Ну почему Маги не нашла кого-нибудь не столь эгоистичного?
«Богема, черт бы ее побрал», — подумала Пола, и сердце у нее упало. Маги, ее дорогая красавица Маги — чистая душа, — поддалась мечтам и жила теперь в мире фантазий. Печально. Очень печально.
— Ладно, оставим это. — Пола взяла себя в руки. — Вчера вечером я проиграла пятьдесят франков в кости и теперь недоверчиво отношусь к людям, особенно к самой себе. Не обращай внимания.
