— Правда?
— Хотел бы я, чтобы он был рядом. Тогда мне не пришлось бы заниматься этим в одиночку. Я знаю, что твои мама и папа присматривают за мамой, но этим должен был заниматься мой отец. И тогда Виктории не пришлось бы уезжать.
В тот момент я поняла, почему Мэл согласился на отъезд Виктории. Он не мог заботиться о них обеих одновременно. Если Виктория поедет в интернат, ее жизнь наладится и Мэлу не придется все время волноваться за нее. Он не хотел терять сестру, но если такова была цена ее спокойствия, то Мэл готов был ее заплатить. Он не хотел, чтобы Виктория проходила через этот ад вновь и вновь, всякий раз, как их мама переживала обострение, скатываясь в психоз. Мэлу пришлось принять взрослое решение. Он знал, что я готова пойти на все, чтобы не расставаться с ним и его сестренкой. Я портила бы жизнь своим родителям, пока они не поняли бы, что нас нельзя разлучать. Но Мэл решил отпустить Викторию, чтобы подарить ей шанс на «нормальное» детство.
— Почему это случилось с нами, Нова? — спросил он. — Почему с нами? С моей мамой? Почему Господь выбрал мою маму?
Не думаю, что ему нужен был ответ. Он просто задавал вопрос. Если Мэлу и нужен был ответ, у меня его не было. Я не знала, как осуществляется этот выбор: кто будет страдать, с кем приключится что-то плохое, кто вынужден будет смириться с судьбой? Я вообще сомневалась в том, что пойму, почему что-то плохое случается с одними людьми, а не с другими. Хотя, может быть, и пойму. Может, когда-то я повзрослею. Не в том смысле, что я достигну возраста, когда можно голосовать, жениться, жить отдельно от родителей, ходить на работу. Повзрослею — значит пойму, как устроен этот мир. Пойму, почему к кому-то судьба благосклонна, а к кому-то нет. Почему кто-то страдает, а кто-то наслаждается жизнью. Возможно, в этом и заключается смысл взросления. Ты понимаешь, что такое жизнь.
Конечно, ты можешь делать все остальное — голосовать, жениться, жить отдельно от родителей, ходить на работу, делать вид, что ты уже взрослый. Но тебе никогда не стать взрослым, пока ты не поймешь, как устроен мир. Пока на тебя не снизойдет озарение. Возможно, в этом и состоит суть озарения. Не в том, чтобы сидеть в позе лотоса, напялив белую накидку, читая молитвы и чувствуя «единение с миром», — я слышала о таком. Суть озарения — в понимании.
Я обняла Мэла, и вдруг он обмяк, будто вся сила и боевой дух покинули его тело. Я хотела просто приобнять его, но оказалось, что я держу его на руках и Мэл давит на меня всем своим весом. Он, может, и казался худым как щепка, но на самом деле был довольно тяжелым, так что мне едва удалось переложить его с плеча на колени. Его голова покоилась на моем бедре, а я смотрела вдаль. Глаза привыкали к темноте, и я уже различала все очертания в темном прямоугольном дворике, очертания деревьев в саду и разросшейся живой изгороди, отделявшей наш сад от железнодорожного пути.
Мэл часто перелезал через изгородь, чтобы забрать улетевший футбольный мяч или шарик для пинг-понга. Однажды наш попугайчик по прозвищу Птичка залетел в изгородь, и Мэл осторожно накрыл его майкой, а потом спустился вниз. Шипастые ветки оцарапали ему спину и грудь, но Мэл не обращал на это внимания. Главным для него было спасти испуганного попугайчика. Тогда Мэлу было десять. Мама запретила ему лазить через забор, она сказала дождаться папу, чтобы тот взял лестницу и вытащил Птичку из изгороди. Но как только мама вернулась в дом, собираясь готовить обед, Мэл полез на дерево в саду, чтобы оттуда перебраться на изгородь. Он ослушался маму, потому что это тетя Мер выпустила Птичку. Она сказала, что хочет посмотреть, как попугайчики летают. Тетя Мер придумывала чертеж крыльев для людей, и ей просто необходимо было посмотреть, как летают попугайчики. Это было предзнаменованием. Мы все это знали. Знали, что вскоре придется опять идти к доктору. В то время Мэл ничем не мог помочь маме, но ему хотелось сделать что-то, чтобы все было в порядке. В том случае он мог только спасти Птичку. Мэл всегда так поступал, сколько я его помню. Что бы ни натворила его мама, он пытался все исправить.
Капля упала мне на ногу, и я посмотрела на небо: может, начинается дождь? Небеса были безоблачными, синевато-черными, будто бархатными. В воздухе не пахло грозой. Еще одна капля. Только тогда я поняла, что происходит. Мне хотелось опустить ладонь на спину Мэлу, чтобы утешить его. Хотелось отереть его слезы. Хотелось показать ему, как я люблю его. Но я понимала, что это мои желания. Мэл же сейчас хочет, чтобы я притворилась, будто ничего не произошло. Чтобы я не обратила внимания на то, что сейчас он не такой сильный, как обычно. Не такой сильный, не такой мудрый, не такой спокойный. Что он может плакать.
Я оперлась на локти, откидываясь назад, и стала смотреть на небо. Мэлу было нужно, чтобы я была рядом, но при этом оставила его в покое. И тогда я сделала то, что всегда удавалось мне лучше всего. Я принялась болтать. Я все говорила, и говорила, и говорила…
Дверь в спальню Лео открыта. Она не закрывалась с тех пор, как мой сын отправился в больницу. Я не поддаюсь желанию войти туда, вдохнуть запах его одежды, провести кончиками пальцев по его мебели, полежать на его кровати. Так обычно поступают люди, чьи близкие умерли. Тогда они цепляются за то, что им осталось.
А со мной такого не случилось. И не случится. Это всего лишь временная разлука. Лео поправится.
Я разбаловала себя общением с Лео. Он был моим столько лет, что я позабыла, как много матерей-одиночек вынуждены делить своих детей с их отцами. Некоторым женщинам приходится проживать половину летних каникул и половину выходных вдали от своих детей. У таких детей две семьи, и у них будут воспоминания, в которых нет места их мамам.
До этого времени я провела без Лео не больше десяти дней: он пару раз ночевал у своей тети неподалеку от Кроули, или у моих родителей, но в остальном моя жизнь была неразрывно связана с ним. Лео даже отправился с нами в Испанию, когда мы с Кейтом поехали туда на медовый месяц. Многие — и мама, и папа, и Корди, и тетя Мер — спрашивали, не хочется ли мне провести время наедине с мужем, вдали от всех и вся. Конечно, мне этого хотелось, и именно так я намеревалась поступить. Провести отпуск наедине с Кейтом. И Лео. Кейт вошел и в его жизнь, малышу нужно было привыкнуть к новому папе. Да и что это за отпуск без Лео? С тем же успехом я могла оставить дома правую руку.
В комнате Лео царит творческий беспорядок. На полу разбросаны книги, и, не зная моего сына, можно подумать, что он просто оставил их там, прочитав. Но все намного сложнее. Лео разложил их там, чтобы устроить ловушку грабителям. Если грабитель наступит на первую книгу, она скрипнет, и Лео проснется. Ко второй книге приделан колокольчик, и если грабитель сдвинет ее, то Лео проснется. Остальные книги и пара игрушек разложены в определенном порядке. Грабителю не так-то просто будет пройти тут незамеченным. Нас никогда не грабили, среди наших знакомых нет людей, к которым в дом залезали бы воры. Полагаю, все дело в профессии Кейта. Потому-то Лео и задумывается о таких вещах. Мне пришлось запомнить расположение всех этих ловушек в комнате. Вечером я прихожу сюда, когда Лео засыпает, убираю книги и игрушки, а утром раскладываю их в том же порядке. Лео не понимает, что ночью может сам пораниться об эти ловушки, выходя в туалет или направляясь к нам в комнату, чтобы рассказать свой удивительный сон.
Прошло три дня с тех пор, как Лео оказался в больнице, а я все еще убирала и снова расставляла ловушки. Я делала это совершенно автоматически, даже не замечая того, что кровать пуста. Теперь же я не трогаю книги и игрушки. Когда Лео проснется, я смогу сказать ему, что его комната оставалась в безопасности и ни один грабитель не смог пробраться сюда из-за ловушек, выглядевших столь невинно.
— Ты не против, если мы уйдем?
Наступила полночь, танцы на университетской дискотеке были в самом разгаре, но Мэл хотел убраться отсюда. Он навещал меня в Оксфорде на выходных и почему-то не привез с собой Корди. Последние два раза он приезжал сюда на машине — через три недели после начала занятий и перед Рождеством. Тогда Мэл привозил и Корди (она предпочла пойти в колледж в Лондоне и жить дома). Когда он выбрался из машины без нее, я очень удивилась. Может быть, Корди наказана за что-то? Иначе Мэлу пришлось бы выбираться ко мне, пока сестренки не было дома. Не завидую ему, когда Корди узнает о том, что он натворил.
Я смотрела на Мэла сквозь густую завесу сигаретного дыма, раздумывая о том, почему ему здесь не нравится.
Мэл взял меня за руку, наши пальцы переплелись.
— Я почти не говорил с тобой, — объяснил он. — Мне хочется пообщаться.
— Хорошо. — Я пожала плечами.
В сущности, Мэл был прав. После его приезда мы отправились в столовую на ужин, но не наелись и поэтому прошлись в центр городка поесть пиццы. По дороге нас перехватила компания моих друзей, и мы отправились пить пиво. Я попыталась отнять руку — нужно было найти наших, сказать, что мы уходим. Но Мэл не отпускал. Он словно боялся потерять меня в толпе.
